И теперь, сотрясаясь всем телом,он, как я, на кровати сидитв черном мире, давно опустелом,и на белую маску глядит.Берлин, 1934
«И утро будет: песни, песни…»
И утро будет: песни, песни,каких не слышно и в раю,и огненный промчится вестник,взвив тонкую трубу свою.Распахивая двери наши,он пронесется, протрубит,дыханьем расплавляя чашинеупиваемых обид.Весь мир, извилистый и гулкий,неслыханные острова,немыслимые закоулки,как пламя, облетит молва.Тогда-то, с плавностью блаженной,как ясновидящие, всеподнимемся, и в путь священныйпо первой утренней росе.30.1.23.
«Я где-то за городом, в поле…»
Я где-то за городом, в поле,и звезды гулом неземнымплывут, и сердце вздулось к ним,как темный купол гулкой боли.И в некий напряженный свод— и все труднее, все суровей —в моих бессонных жилах бьетглухое всхлипыванье крови.Но в этой пустоте ночной,при этом голом звездном гуле,вложу ли в барабан резнойтугой и тусклый жемчуг пули,и дула кисловатый ледприжав о высохшее небо,в бесплотный ринусь ли полетиз разорвавшегося гроба?Или достойно дар приму,великолепный и тяжелый,— всю полнозвучность ночи голойи горя творческую тьму?20.1.23.