опасности, о которых они знали многие годы.
Тацу поднялся и сел на край бассейна, чтобы немного отойти от жары.
— Знаешь, Рейн-сан, общество — это организм, а невосприимчивого к болезням организма не существует. Важно, может ли организм построить эффективную защиту в случае, если его атакуют. В Японии вирус коррупции поразил саму иммунную систему — эдакая социальная форма СПИДа. Следовательно, тело потеряло способность к самозащите. Я именно это имею в виду, когда говорю, что у всех стран есть проблемы, но только у Японии — проблемы, которые она потеряла способность решать. Менеджеры «ТЕПКО» уходят в отставку, а люди, ответственные за регулирование деятельности компании, остаются. Такое возможно только в Японии.
Он выглядел очень расстроенным, и на секунду мне захотелось, чтобы он не принимал все это дерьмо так близко к сердцу. Если так пойдет и дальше, у него будет язва размером с астероид.
— Я знаю, что это плохо, Тацу, — начал я в попытке слегка открыть ему более оптимистичный вид на будущее. — Но Япония далеко не уникальна, если вести речь о коррупции. Может быть, здесь немного хуже, но в Америке мы имеем «Энрон», «Тайко», «Уорлдком», аналитиков, вздувающих стоимость акций клиентов, чтобы пристроить своих деток в престижные школы…
— Да, но посмотри на возмущение, которое эти разоблачения вызвали в системе американской власти, — возразил он. — Проводятся открытые слушания. Принимаются новые законодательные акты. Главы корпораций садятся в тюрьму. А в Японии возмущение считается недопустимым. Наша культура, кажется, сильно подвержена соглашательству, а?
Я улыбнулся и в ответ предложил одну из самых распространенных фраз японского языка.
— Shoganai, — сказал я. Буквально — «ничего не поделаешь».
— Точно, — согласился Тацу. — Кое-где это называют «C’est la vie», или «такова жизнь». Там, где акцент делают на обстоятельствах. Однако только в Японии мы делаем акцент на собственной неспособности изменять эти обстоятельства. — Он вытер лоб. — Итак. Рассмотрим состояние вещей с точки зрения Ямаото. Он понимает, что с подавленной иммунной системой кардинальный отказ организма неизбежен. Уже столько было критических эпизодов — с финансами, экологией, атомной энергетикой, — что настоящая катастрофа всего лишь дело времени. Может быть, это будет авария на атомной электростанции, которая накроет весь город. Или налет на банки в масштабах страны и потеря всех депозитов. Чем бы это ни было, когда-нибудь оно случится с размахом, достаточным, чтобы встряхнуть японских избирателей и избавить их от апатии. Ямаото знает, что яростное возмущение режимом исторически имеет тенденцию вызывать экстремистскую ответную реакцию. Так было в Германии, царской России, и это только несколько примеров.
— Люди наконец проголосуют за перемены.
— Верно. Вопрос только в том, за перемены к чему.
— Думаешь, Ямаото пытается позиционировать себя так, чтобы подняться на волне возмущения?
— Конечно. Возьмем курс Мураками по подготовке убийц. Он дает Ямаото дополнительные возможности запугивать и заставлять молчать. А такие возможности — это исторические предпосылки возникновения всех фашистских режимов. Я уже говорил тебе раньше, Ямаото в глубине души реакционер.
Я вспомнил пару хороших новостей из провинции, о которых недавно прочитал. О том, как некоторые политики восстают против бюрократов и коррупции, публикуют документы, сторонятся проектов, связанных с общественными работами, благодаря которым вся страна залита жидким бетоном.
— И ты работаешь с честными и незапятнанными политиками, чтобы доказать, что Ямаото — не единственный выбор поруганного электората.
— Я делаю, что могу, — ответил он.
Перевод: «Я сообщил тебе ровно столько, сколько тебе нужно знать».
Но я знаю, что диск — практический справочник типа «Кто есть кто» в коррупционной сети Ямаото — своим негативным содержанием может оказаться бесценной дорожной картой тем, кто не входит в эту сеть. Я представил себе, что Тацу работает с хорошими парнями, предупреждает их, старается защитить. Расставляет их, как камешки на доске для го.
Я рассказал ему о «Розе Дамаска» и очевидной связи Мураками с этим местом.
— Женщин используют, чтобы подставлять и подкупать врагов Ямаото, — кивнул Тацу, когда я закончил.
— Не всех, — заметил я, вспомнив о Наоми.
— Да, не всех. Некоторые из них могут даже не знать, что происходит, хотя должны по крайней мере что-то подозревать. Ямаото предпочитает, чтобы такие заведения у него работали легально. Так труднее что-то вынюхать. Исихара, тяжеловес, был очень полезен в этом смысле. Хорошо, что его больше нет. — Он снова вытер лоб. — Мне кажется интересным, что Мураками также выполняет важные функции в этом сегменте средств контроля Ямаото. Может статься, что он занимает значительно более важное место в силах Ямаото, чем я вначале предполагал. Неудивительно, что Ямаото стремится к переменам. Ему нужно уменьшить свою зависимость от этого человека.
— Тацу, — прервал я его. Он посмотрел на меня, и я понял: он почуял, что сейчас последует. — Я не буду убирать его.
Наступила долгая пауза. Его лицо ничего не выражало.
— Понимаю, — тихо проговорил Тацу.
— Слишком опасно. Это было опасно раньше, а теперь у них есть мое лицо на домашнем видео в «Розе Дамаска». Если запись увидит не тот, кто надо, они меня вычислят.
— Их интерес сосредоточен на политиках, бюрократах и им подобных. Шансы, что видео как-то дойдет до Ямаото или еще кого-нибудь из тех немногих, кто может узнать твое лицо, слишком малы.
— Я так не думаю. Как бы там ни было, этот парень — крепкий орешек, очень крепкий. Убрать такого и сделать, чтобы все выглядело естественно, почти невозможно.
Тацу посмотрел на меня:
— Тогда пусть выглядит неестественно. Ставки слишком высоки, чтобы испытывать судьбу.
— Я мог бы попробовать. Но я плохо стреляю из снайперской винтовки и не хочу использовать бомбу, потому что могут пострадать окружающие. А без этих двух вариантов уложить парня и уйти чистым — слишком длинный замах.
Я понял, что начинаю спорить на практическом уровне. Нужно было просто сказать «нет» и заткнуть ему рот.
Еще одна долгая пауза. Потом:
— Как ты думаешь, за кого он тебя принимает?
— Не знаю. С одной стороны, он видел, что я умею. С другой — я не излучаю опасность так, как он. Он не в состоянии контролировать себя, а поэтому ему никогда не придет в голову, что кто-то другой на это способен.
— Тогда он недооценивает тебя.
— Возможно. Но не особенно. Люди вроде Мураками не умеют недооценивать.
— Ты доказал, что можешь близко к нему подобраться. Я дам тебе пистолет.
— Я же говорил, его всегда сопровождают по крайней мере два телохранителя.
В ту же секунду я пожалел, что произнес эти слова. Теперь оказалось, что мы ведем переговоры. Как глупо!
— Убери всех троих.
— Тацу, ты не представляешь, насколько он осторожен. Когда мы выходили из машины у клуба, я видел, как он оглядывал крыши на предмет снайперов. Он точно знает, куда надо смотреть. Он бы за милю почувствовал, что я задумал неладное. Как и я почувствовал бы его. Все. Забудь об этом.
Тацу нахмурился:
— Как мне тебя убедить?
— Никак. Послушай, начнем с того, что это рискованное предложение, но я был готов идти на риск в обмен на то, что ты согласился для меня сделать. Теперь я узнал, что риск выше, чем предполагалось
