свернутой валиком палатки, поехал в город.
Кручинин настолько владел собою, что прежде чем ехать домой или в лечебницу, заставил заехать в криминалистическую лабораторию, чтобы сдать на исследование остатки пыжа.
На следующий день, едва Грачик появился в дверях больничной палаты, куда Кручинина все-таки уложили на несколько дней, тот вместо приветствия крикнул:
— Как дела с пыжом?
— Есть надежда восстановить. Просили завтра заехать. Но уже сейчас с уверенностью можно сказать, что этот комочек бумаги с печатным текстом действительно был употреблен вместо пыжа. Если бы бумага не была такой старой, пыж меньше подвергся бы действию пороховых газов и восстановить его не составило бы труда. К сожалению, вы немного повредили остатки пыжа, когда собирали.
— Попробовал бы ты аккуратно собрать его когда в тебя, только что всадили заряд дроби, — усмехнулся Кручинин.
— Не спорю и не обвиняю, только констатирую.
— Если бы ты знал, как мне хочется знать этот текст! У меня нет, конечно, никаких доказательств, но что-то говорит мне, что это выстрел имеет отношение к делу Гордеева.
— Нил, джан, так вы в самом деле уверены: они хотели вас… убрать?
— Почти уверен.
— Значит, и Гордеев… — Грачик не мог выговорить до конца это страшное подозрение и только несколько раз причмокнул языком.
— Не знаю… пока ничего не знаю, — неопределенно пробормотал Кручинин. — Как только лаборатория закончит работу — приезжай.
Назавтра Грачик в точности исполнил этот наказ и, получив фотокопию реставрированного листка, помчался в больницу. По этой фотокопии можно было установить, что листок, использованный для пыжа, вырван из книги форматом в одну шестнадцатую, набранной обыкновенным латинским корпусом. Может быть, в верхней части листка, над текстом, и имелся колонтитул, — намеренно или случайно листок был вырван так, что колонтитул не сохранился. Только в нижнем углу листка остались цифры: с одной стороны 137, с другой — 138. Это были номера страниц. Страниц какой книги?
Вот что можно было разобрать на листке:
«........... сильно заинтересованы этим трупом, — как сообщил мне много лет спустя один французский лейтенант в Сиднее ............. он прекрасно помнил дело «Патн......... это дело удивительно противостояло забывчивости людей и все смывающему вре.......... В нем была жуткая жизненная сила, оно не умирало ............ Я имел удовольствие сталкиваться с этим делом годы спустя, за тысячи миль от места происшествия .......................... А ведь я здесь единственный моряк.............................
137»
Вот что представлял собой текст на первой страничке. На второй сохранилось следующее;
«............................. но если двое людей, не знакомых друг с другом, но знающих о ........................... тне» встретятся случайно в каком-нибудь уголке ............................................................
(Вся середина странички — совершенно неразборчива).
— .................. — сказал он небрежно и в то же время задумчиво.
Да, я легко мог себе представить, как трудно ................ на канонерке никто не говорил по-английски настолько, чтобы разобраться в истории, рассказанной серангом.
138»
На нижнем поле можно было различить слабый отпечаток библиотечного штемпеля. Увы, единственное слово, которое было в нем разборчиво, — «библиотека». Оно мало что могло сказать. Не больше говорил и инвентарный номер «3561».
Кручинин дважды перечел текст и вернул репродукцию Грачику.
— Наиболее приметно здесь слово «серанг», — сказал Грачик. — Оно свидетельствует о том, что книга переводная, о моряках.
Казалось, Кручинин не обратил на эти ело на внимания. Он поспешно взял у Грачика репродукцию и, вглядевшись в обе странички, на писал на листке из записной книжки «Пат» и «тне».
— Совершенно очевидно: взятые в кавычка слоги представляют собой начало и конец какого-то названия… О чем может писать моряк о чем может ему рассказывать офицер французской канонерки? Вероятно, о корабле. Судно называлось «Патна».
— Решительно не знаю такого судна, — уныло отозвался Грачик, — никогда о нем не читал.
— Я тоже не могу припомнить, хотя где-то в закоулках памяти, по-моему, такое словечко у меня лежит… Придется сделать вот что…
Снова Фаншетта
Грачик получил точную инструкцию, с кем из литературоведов следует повидаться, чтобы попытаться установить автора книги. Два слова уже достаточно характерны: серанг и «Патна».
С этим поручением он и отправился в путь.
Следует упомянуть еще об одной важной детали, искусно восстановленной лабораторией на листке из неизвестной книги: довольно ясный отпечаток пальца, на котором линии кожного рисунка были перерезаны резким рубцом шрама. Шрам был довольно характерный — полукруглой формы, похожий на полумесяц. Работники лаборатории путем химического анализа установили, что след пальца на листе оставлен не чем иным, как ореховым маслом. Это было очень интересно, но, к сожалению, не могло иметь значения до тех пор, пока не найдена лазейка к владельцу книжки.
В поисках этой лазейки Грачик безрезультатно ездил от одного литературоведа к другому.
В тот же вечер он позвонил Кручинину, чтобы сообщить о неудаче.
— Оставь в покое литературоведов, — сказал тот. — Мне кажется, что решительно ни у кого из иностранцев, кроме Джозефа Конрада, я не встречал слова «серанг». Погляди, пожалуйста, в «Энциклопедии Британика». А я тем временем пороюсь в Конраде.
Грачик прочел в Британской энциклопедии длинную статью о Конраде. Упоминания о «серанге» не было и в ней.
С этим известием он приехал в лечебницу.
Он застал Кручинина в постели, обложенного книгами.
— Джозеф Конрад, «Прыжок за борт», — безапелляционно произнес он и, развернув томик, показал страницу, где Грачик действительно увидел полный текст того обрывка, что был воспроизведен лабораторией из остатков пыжа. — Это в десять раз лучше, чем если бы он вырвал листок из «Анны Карениной», — сказал Кручинин. — Наверно, Конрад достаточно редок в библиотеках. Не к чести наших издателей будь сказано, они не переиздают прекрасных книг Конрада. Ты должен отыскать библиотеку, где он еще сохранился. Это и составляет твою задачу на ближайший день.
К концу дня совершенно измученный Грачик пришел к выписавшемуся из больницы Кручинину и застал его в состоянии самого неподдельного нетерпения. Он встретил друга возгласом:
— Брось все! Как можно внимательней обследуй библиотеку, которой мог пользоваться Гордеев, и весь круг людей, от которых книга могла попасть к Фаншетте. Остальное неважно.
На этот раз Фаншетта приняла Грачика куда более любезно. Теперь он был центральной фигурой, и кофе с халвой были поданы ему одному. Наслаждаясь любимым лакомством, он мог вволю предаваться
