расскажешь это русским и им это не понравится…
— И по-твоему, я мог прийти к Бентону с такими идиотскими угрозами? И что это за деньги, которые я якобы получил в Кюкюроне? — Георг уже пришел в ярость. — Послушай, ты что, меня совсем за идиота принимаешь? Ты прекрасно знаешь, что все это бред сивой кобылы! Что за дешевый спектакль? Боже, как мне осточертело твое вранье! Вранье! Вранье!
Каждое слово «вранье» он сопровождал звонкой пощечиной. Франсуаза, заслоняясь, подняла руку. Они стояли друг против друга, лицом к лицу, в ее глазах — страх, в его — гнев. Он сделал глубокий вдох и выдох.
— Успокойся, я больше не трону тебя. Бентон здесь бывает? Ты все еще спишь с ним?
— Все давно кончилось. А другие — если кто-нибудь собирается навестить меня — сначала звонят. Хотя бы уже из-за ребенка. Ты можешь не беспокоиться, я никому не скажу про тебя. Я и сама не хочу лишиться бесплатного бебиситтера.
Ее взгляд и голос изменились. Страх быстро перешел в серьезность и заговорщический тон, а последние слова она произнесла уже весело и подмигнула ему.
— О боже! Что за свинство мы тут устроили! — воскликнула она, взглянув на порвавшийся пакет и разлившееся молоко. — Ты поможешь мне приготовить ужин?
Поздно вечером, когда они ложились спать, Георг проявил непреклонность: он лег в спальне, рядом с кроваткой Джилл, а Франсуаза на тахте в гостиной. Дверь он запер. Если Джилл проснется и заплачет, она постучит, или он первым услышит плач и сам ее разбудит. Так и получилось: Джилл заплакала, Георг открыл дверь и разбудил Франсуазу. Когда та покормила ребенка, Георг уже уснул. Она сняла ночную рубашку и юркнула к нему под одеяло.
3
Уже на следующий день их совместная жизнь стала странно привычной и будничной. Это напомнило Георгу будничность их последних дней в Кюкюроне.
— О чем ты тогда думала, когда вдруг, ни с того ни с сего, исчезла? Не сказав ни слова?
Сквозь жалюзи Георгу видно было бледно-голубое утреннее небо. Франсуаза, удовлетворенная, в изнеможении лежала рядом с ним, положив голову ему на плечо.
— Джо неожиданно послал меня в Нью-Йорк, а здесь меня обратно не отпустили.
— Да, но что ты при этом думала — обо мне, о нас с тобой?
Она не отвечала. Вопрос был ей не совсем понятен, но она не хотела разочаровать его и потому лихорадочно искала «правильный» ответ, который мог бы его порадовать.
— Не думай долго, просто скажи, что у тебя тогда было на душе и на уме.
— Понимаешь… работа есть работа. К тому же я тогда уже была беременна, а ты тут вдруг сорвался с цепи… Я не могла рисковать своей работой — мне через пару месяцев предстояло одной заботиться о Джилл, а на тебя я рассчитывать не могла. Ты всегда… как бы это сказать… тебе всегда нужно больше, чем у тебя есть, и при этом ты готов разрушить… перечеркнуть все, что ты имеешь… Во всяком случае, в Провансе ты сам все поломал своей гордостью и упрямством, тебе непременно нужно было помериться силами с Джо. А в жизни нужно довольствоваться малым. Как говорится, съешь и морковку, коли яблочка нет.
— Чушь!
— Ну вот, видишь, ты не понимаешь меня.
— Ты что, не получаешь никакого пособия на Джилл?
— Нет. Я же не знаю, кто ее отец.
— Бентон или твой бывший муж… А может, она от меня?
Франсуаза оперлась на локоть и посмотрела на него сверху вниз:
— Ты — милый. Мне иногда хотелось от тебя ребенка. И когда я вернулась в Нью-Йорк, ты еще долго жил во мне. Помню, как я шла по Мэдисон-авеню и вдруг от мужчины, идущего впереди, пахнуло твоими духами… Я чуть с ума не сошла от тоски!..
— А когда Бентон позже вернулся в Нью-Йорк, он рассказал тебе, что в конце концов договорился со мной, купил меня, верно?
— Да.
— Хочешь знать, как все было на самом деле?
— Потом. Джилл сейчас уже проснется.
Она откинула одеяло и поцеловала его в грудь.
Георг провел почти весь день вдвоем с Джилл. Фран, как он теперь называл Франсуазу, работала над новым переводом в университете. Он позвонил Хелен. В «Таунсенд энтерпрайзес» ей сказали, что охотно примут ее заказ, и пригласили в офис для заключения договора.
Георг поиграл с Джилл, покормил ее, выкупал. Потом покопался в книгах Фран, почитал, методично проверил содержимое всех ее шкафов и картонных коробок под кроватью и под письменным столом. В результате он выяснил, что ей тридцать лет, что родом она из Балтимора, что она закончила колледж в Вильямстауне, а потом Колумбийский университет и шесть лет была замужем за Дэвидом Крамером. В одном из ящиков стола он нашел свою фотографию: он лежит в гамаке перед домом в Кюкюроне, на животе у него — Допи.
Когда в шесть часов Фран вернулась домой, на столе стоял ужин.
Приблизительно так же прошли и следующие дни. Вечером или утром, после бурных объятий, когда Фран пребывала в блаженно-расслабленном состоянии и только что не мурлыкала, Георгу удавалось получить ответы на некоторые вопросы. Картину с собором она повесила в Кадене, потому что студенткой жила напротив, и была в то время счастлива, и ей хотелось иметь во Франции что-нибудь, что напоминало бы ей Нью-Йорк. Да, «Таунсенд энтерпрайзес» принадлежит Джо Бентону. Он исколесил полмира, сначала был православным священником, потом морским пехотинцем, потом жил в каком-то ашраме в Калифорнии. Став частным детективом, он первое время работал под своим собственным именем, но его задания становились все более опасными, а клиенты — все более знаменитыми, и ему пришлось прибегнуть к маскировке. Фран работала с ним уже четыре года. На втором году она стала его любовницей. Заказ Гильмана был самым крупным за все это время. Джо заработал на нем тридцать миллионов. Ей очень жаль, что этот заказ стоил жизни Морену, сказала она. Но у Георга сложилось такое впечатление, что на самом деле ей было на это наплевать, а виноватым во всем, что случилось с ним, Георгом, — нападение на него и гибель кошек, — она считала его самого. У Джо были обширные связи с серьезными людьми.
— Рука руку моет, понимаешь? Иногда
Политика ее не интересовала. Поэтому ей была безразлична и политическая подоплека ее работы. Как и моральная. «Но может быть, я тоже недалеко от нее ушел? — спрашивал себя Георг. — Я сказал Хелен, что для Булнакова-Бентона заплатить мне деньги означает поражение и что именно это поражение мне и нужно. А куда бы я дел эти деньги? Отомстить и получить за это кругленькую сумму тоже не бог весть какой нравственный подвиг!»
Но как бы то ни было — что же ее все-таки интересовало? Работа? Она и в самом деле отличалась какой-то гипертрофированной, рабской преданностью своей работе. И частью этой работы была ее гипертрофированная, рабская преданность Бентону.
— Ты его любила?
— Он неплохо относился ко мне. Я ему многим обязана, он даже хотел дать денег на Джилл.
— Почему ты не бросишь его?
Георг напряженно ждал ответа. Ее рабская покорность напоминала ему фатализм в отношении погоды — солнце так солнце, дождь так дождь. Значит, она могла бы принять деньги Бентона как дар судьбы? Но оказалось, что не все так просто.
