тот же самый».

Он вернулся домой от Жерара и Катрин. Ему частенько приходилось есть и пить у них в кредит. Но он же периодически возвращал им долги! Сдав какой-нибудь перевод и получив деньги, он оставлял на столе даже больше суммы, указанной в счете. До чего же люди бывают мелочными, злился Георг. Когда он после своей неудачной поездки пришел в «Старые времена», Жерар принес ему феттучине с лососем, вино, а потом кофе и кальвадос. Положив перед ним счет, он хотя и не отказался приплюсовать это к его долгу, но сделал недовольную мину и даже позволил себе какие-то прозрачные намеки. Георг не стерпел и выложил всю сумму и еще пару франков сверх того. Это были деньги, которыми он собирался заплатить за телефон.

На следующий день он принялся наводить порядок в мастерской. Он решил сложить здесь дрова, которые заказал для камина. Заказал и, к счастью, уже оплатил. Их должны были привезти после обеда. Как его угораздило заказать эти дурацкие дрова, он уже не помнил. Чего-чего, а валежника в лесах вокруг Кюкюрона хватало.

Георг не любил заходить в мастерскую. Здесь воспоминания о Ханне были особенно острыми и болезненными. Огромный рабочий стол Ханны у окна, который они смастерили вместе и который тут же обновили и проверили на прочность, занявшись на нем любовью. Эскизы к последней большой картине маслом на стене. Забытый Ханной рабочий халат на крючке. Поскольку в мастерской стоял отопительный котел и хранились картонные коробки, Георгу все же время от времени приходилось сюда заглядывать. Но делал он это так редко, что все здесь заросло грязью.

И он решил наконец покончить с этим. Вскоре коробки были аккуратно сложены в штабель, место для дров расчищено, а рабочий халат Ханны лежал в мусорном ведре.

Пришла машина. Но не с дровами и не с почтой. Это был Герберт, еще один немец, живший к Пертюи, который вообще-то собирался заниматься живописью, но никак не мог ею заняться, потому что ему то и дело мешали какие-то новые обстоятельства. Они выпили бутылку вина, поговорили о том о сем. Но больше о «новых обстоятельствах».

— Да, кстати, — сказал Герберт уже на пороге, — ты не одолжишь мне пятьсот франков? Понимаешь, эта галерея в Эксе…

Пятьсот франков? Извини, но я сам на мели. — Георг беспомощно поднял плечи и показал пустые руки.

Я думал, мы друзья… — обиженно произнес Герберт.

— Даже если бы ты был моим братом — я ничего не могу тебе дать, у меня просто ничего нет.

— Ну, за жилье, за следующий месяц, я думаю, у тебя уже денежки отложены, да и на вино, наверное, тоже хватит. Сказал бы прямо, что не хочешь давать мне в долг!

Подъехала машина с дровами. Обшарпанный, побитый грузовик с открытым кузовом и кабиной без дверей. Из кабины вылезли мужчина и женщина, оба преклонного возраста; у мужчины не было одной руки.

— Куда мсье прикажет сложить дрова? Дрова отличные, сухие, душистые! Мы их во-он там собирали. — Мужчина показал рукой на склоны Люберонских гор.

— Ну ты и скотина! Хоть бы врать научился!

Герберт сел в машину и уехал.

Стоять сложа руки и смотреть, как старики работают, Георг не мог. Как и запретить женщине подтаскивать дрова к борту, а ее мужу таскать их в мастерскую. Поэтому он метался с охапкой дров от одного к другому.

Мосле обеда он поехал в Кюкюрон. Городишко раскинулся на двух холмах, один из которых был увенчан церковью, другой — развалинами старинного замка. Полгорода опоясывала древняя стена, на которую опирались, а местами даже взгромоздились дома. Каждый раз, подъезжая к Кюкюрону по ухабистой дороге, а особенно после получасового марш-броска пешком по полям, Георг при виде этого «человейника», сияющего желтизной на солнце или придавленного к земле серыми тучами, но всегда уютного, аппетитного, надежного, чувствовал приятное тепло в груди, как много лет назад, когда он впервые оказался в этих местах.

Перед городскими воротами располагался большой четырехугольный пруд, обнесенный каменной оградой и окаймленный старыми платанами. С торцевой стороны его, обращенной к городу, находился рынок, а рядом с весны до осени стояли столики бара «У пруда». Летом здесь всегда было прохладно, а осенью, когда платаны сбрасывают листву, приятно было посидеть, наслаждаясь последним теплом уходящего лета. Это место тоже излучало домашний уют. В баре, где было бочковое пиво и подавались сэндвичи, встречались все, кого знал Георг.

На этот раз приятное чувство примирения с жизнью не наступило даже после третьего бокала пива. Георг все еще злился на Жерара и на Герберта. И вообще, как ему осточертело это проклятое безденежье!

Он поехал домой и с тяжелой головой лег, чтобы отдать дань сиесте. «Неужели я тоже стану таким, как Герберт? — подумал он. — Или я уже такой, как он?»

В четыре часа его разбудил телефонный звонок:

— «Булнаков традюксьон». Я говорю с мсье Польгером?

— Да.

— Мсье Польгер, мы здесь в Кадене пару недель назад открыли бюро переводов, и заказов, слава богу, оказалось гораздо больше, чем мы ожидали, так что мы ищем сотрудников. Нам посоветовали обратиться к вам. Вас интересуют переводы?

Георг снял трубку, еще не проснувшись как следует. Теперь сон его как рукой сняло. Только голос пока плохо его слушался.

Вы хотите сказать… то есть вы предлагаете мне… Интересуют ли меня в данный момент переводы? Думаю… да.

— Очень хорошо. Наш адрес: рю Д’Амазон, сразу же за площадью с «Барабанщиком».[3] Вы увидите табличку на доме. Загляните к нам как-нибудь на днях.

Георг с удовольствием поехал бы туда сразу же. Но он наступил себе на горло и не поехал. Он наступил себе на горло и в среду, и в четверг, решив отправиться в Кадене в пятницу, часам к десяти утра. Джинсы, синяя рубашка и кожаная куртка, под мышкой папка с рабочими материалами от Морена: заинтересованный в переводах, но не испытывающий недостатка в заказах — так он решил обставить свой выход.

Все получилось, как было задумано. Георг позвонил в пятницу утром, договорился о встрече с шефом в десять часов, припарковался на площади с памятником маленькому барабанщику, прошел сотню метров по рю Д’Амазон и в пять минут одиннадцатого нажал кнопку звонка под медной табличкой «ООО „Булнаков традюксьон“».

На третьем этаже была открыта дверь, пахло краской, в свежевыкрашенной приемной за пишущей машинкой сидела молодая женщина. Каштановые волосы до плеч, карие глаза, приветливый взгляд, полуулыбка.

— Мсье Польжер? Присядьте, пожалуйста, мсье Бюльнакоф примет вас буквально через минуту.

Она сказала «Польжер» и «Бюльнакоф», но Георг отчетливо услышал иностранный акцент, только никак не мог понять, какой именно.

Едва он успел устроиться на одном из новехоньких стульев, как открылась другая дверь и в приемную ввалилось по меньшей мере полтора центнера живого веса, воплощенная деловитость в сочетании с громогласной общительностью — Булнаков, краснолицый, в жилетке и кричащем галстуке.

Как хорошо, что вы нашли время заглянуть к нам, мой молодой друг. Вы позволите мне называть вас «мой молодой друг»? У нас тут работы невпроворот, и вы, как я вижу, тоже не сидите сложа руки, вон у вас сколько работы, вы ее даже носите с собой и тоже, наверное, мучитесь. Хотя нет, чего вам мучиться? У вас