«предатель», он маму будет каждый раз поправлять: «Не предатель, боится просто». И то, что каждый из нас понимает именно как предательство, он будет называть иначе.

– Я бы всех поубивала! А он – нет. Никого не осуждает. Я ему иногда говорю на свиданиях: «Я бы всех этих свидетелей убила, типа Голубовича, Анилиониса…» Он мне говорит: ну что ты, мам, вот этот человек (свидетель на процессе, например) соврал – ну, боится… Бывает. Ну, запугали его, он и наговорил там что-то… То есть он всех пытается понять. Миша просто стал мягче. Не озлобился. А я бы их… – горячится Марина Филипповна.

Рецепт Ходорковского на этот счет – учиться понимать и прощать. Чем глубже влезаешь в чужую шкуру – тем сложнее осуждать и проще прощать, говорит он и называет это «мой рецепт выживания». И действительно – может быть, когда не думаешь о количестве предавших, и более того – пытаешься их понять, – может быть, это и помогает остаться человеком, не сломаться?..

– А я бы их всех пустил на порог, – подыгрывая какой-то мотив на гитаре и «зля» жену свою, кидает Борис Моисеевич Ходорковский. – А что, жалко, что ли?.. Пусть Лужков приходит… (разговор происходит осенью 2010-го, как раз в период отставки Лужкова). – Пусть приезжает к нам… – Борис Моисеевич продолжает тренькать на гитаре.

– Я бы еще подумала! – замечает Маша. Так он ее зовет.

– Ну, а что, жалко, что ли, – продолжает он злить Машу. Игру она вскоре раскусывает и машет на него рукой…

При внешнем сходстве с матерью – сдержанность, закрытость, на первый взгляд кажущаяся надменность – Ходорковский, конечно, пошел в отца, хоть и не играет и никогда не играл на гитаре, не сочинял песен и стихов. Сходство – в умении прощать и не помнить причиненного тебе зла. То же самое касается предательства, отношение к которому у отца и сына одинаковое – «все может быть с человеком». Хоть Борис Моисеевич и гораздо эмоциональнее сына, но, как и он, не очень порядочные человеческие проявления по отношению к себе и к своей семье всегда сглаживает, дает человеку шанс, пытается человека понять, какое бы зло тот ни принес…

Так что он не то чтобы привык за эти годы к предательствам (их, кстати, как ни удивительно, оказалось немного) – он просто не воспринимал их как предательство и постоянно повторял маме:

– Человека надо понять, все может быть…

– Мы хоть что-то стали знать о своей стране, когда он к нам приехал. Раньше в вакууме жили. А теперь стали интересоваться, – признавались адвокатам и родственникам Ходорковского незнакомые люди – таксисты, продавцы в магазинах, служащие гостиниц, просто прохожие на улице… Это были жители Краснокаменска, куда Ходорковского этапировали после первого приговора.

Краснокаменск – город, образованный на урановых рудниках. Сплошные перерабатывающие урановые заводы. Счетчик Гейгера на улице показывает радиацию 18, в домах – 22… В городе – завод и колония. Колония и завод. Работать негде. Люди живут в основном тем, что ездят челноками в Китай… Живут в полном информационном вакууме: газеты и радио местные, интернет – только у единиц…

Ходорковский проведет в Краснокаменске почти полтора года.

…Из Москвы в Краснокаменск в октябре 2005-го Ходорковского увезли неожиданно. Этапа ожидали со дня на день, уже отгремело заседание в Мосгорсуде, скостившего им с Лебедевым сроки с 9 до 8 лет… Но этапа все не было. И никто не знал, в какой момент это точно случится, и главное – никто не знал, куда будет этот этап. И уж тем более никто не догадывался, что этапируют их на столь далекое расстояние. Не догадывались, потому что в соответствии с законодательством этапировать и того, и другого должны были в исправительные учреждения, расположенные не на большом удалении от региона, где проходил суд, то бишь недалеко от Москвы… А Ходорковского отвезли в Краснокаменск, Платона – в поселок Харп Ямало- Ненецкого АО…

Причем ведь Уголовно-исполнительный кодекс (УИК) специально под юкосовских подогнали, и тысячи других осужденных, никакого отношения к ЮКОСу не имеющих, отправлены были по дальним этапам… А генеральный прокурор на вопросы правозащитников и уполномоченного по правам человека Владимира Лукина как-то странно замечал тогда, что этапирования Ходорковского в отдаленную тюрьму «требовали соображения безопасности». Чьей «безопасности» – не уточнялось. Последовавшая через полгода после этого попытка сокамерника выколоть Ходорковскому глаза показывала, что не для безопасности Ходорковского точно. И ведь до сих пор администрацией тюрьмы и Федеральной службой исполнения наказаний (ФСИН) не объяснено, как проверяющие вообще могли пропустить в тщательно охраняемую зону[19] человека аж с двумя сапожными ножами… Наверняка, происходи все это недалеко от Москвы, о ЧП узнали бы сразу, и шумиха поднялась бы сразу, и проверки бы пошли… А в Краснокаменске свои устои, и впускать зэка с ножами на жилую зону охране там, видимо, разрешалось…

Но вернемся к этапу. Спрашиваю Ходорковского, как этот первый этап проходил, о чем он думал, добираясь в Краснокаменск.

– С комедийной секретностью, – отвечает, – проходил. – Вызывали к начальнику тюрьмы («Матросской тишины». – В. Ч.). Поговорили ни о чем, чтобы за это время вывели всех сокамерников из камеры. Вернули в пустую камеру. Дали 15 минут на сборы. Автозак. Мешок с пайком на шесть дней. Поезд. Отдельный «Столыпин». Только я и конвой. Часовой у камеры и днем, и ночью. Камера – как секция в общем вагоне, но без окна. Куда едем? Секрет! На первой же станции объявление: «поезд Москва – Чита…». Вот и все секреты. До Читы. Там вагон перецепили к другому поезду и еще 12 часов до Краснокаменска. Автозак. Колония. Все очень спокойно. О чем думал? Книжки читал. Не нервничал.

Прибытие Ходорковского в Краснокаменск сопровождалось огромным количеством специальных указаний и инструкций по усиленному надзору за ним. Инструкции спускались из Москвы. Еще до его прибытия колония была буквально поставлена на уши, режим значительно ужесточен.

После же появления здесь Ходорковского за каждым его шагом, за каждым его контактом с другими осужденными следили, как уже говорилось, специально выделенные люди – как из администрации, так и из контингента самих этих осужденных…

То ли так случайно складывались обстоятельства, то ли это было вмешательство внешних сил, в которых так угадывался почерк администрации, но в лагере все и вся работало против Ходорковского. Словно его кто-то постоянно ежечасно и ежесекундно проверял: а выдержит ли? И очевидно этот кто-то рассчитывал: не выдержит, рано или поздно сдрейфит…

– Наталья Юрьевна… иного выхода нет. Иначе свидание будет прекращено, – сказал адвокату Тереховой оперативник.

– Но я не могу и не буду общаться со своим подзащитным, когда он находится в клетке. Он не представляет для меня никакой опасности. Дайте нам возможность спокойно разговаривать за столом друг напротив друга…

– Не положено, – повторил оперативник. Видя полное замешательство своего адвоката – такое в ее 20- летней практике было впервые, – Ходорковский попросил:

– Наталья Юрьевна… Не надо. Иначе они запретят нам разговаривать сегодня вообще… Я лучше сделаю, как говорит господин оперативник. Так будет лучше, зато мы продолжим наше с вами общение.

События развивались в октябре 2005-го, в той самой краснокаменской колонии, куда его только-только