сумочки телефон и позвонила комиссару.

Через полчаса возле тела бывшего страхового агента уже работала следственная бригада. Однако существенной надежды на прояснение ситуации у меня не было. Здесь мог побывать кто угодно, абсолютно не опасаясь случайных свидетелей, особенно в такое время и такую жару. К этому месту, я говорю о рощице и речке, можно было подойти как с дороги, так и с другой стороны, приехать на велосипеде, например, из соседних коттеджей. Вряд ли кто-то бы заметил.

— Да, — невесело протянул комиссар, — теперь выяснить, почему и как сохранился этот странный договор, никто не сможет.

— Нужно бы проверить алиби заинтересованных лиц, — без особого оптимизма заметила я, — время убийства более, или менее, известно.

— Пока мы не говорим, что это именно убийство, — поправил меня комиссар.

Конечно, он был прав. О причинах смерти Питера Боулда мы ничего еще не знали, но его гибель именно в этот момент выглядела весьма подозрительно. Вместе с ним от нас ускользнула очень важная информация. Если в ее важности еще утром я сомневалась, то сейчас была уверена почти на сто процентов.

К нам подошел доктор Кранц. Тело укладывали уже на носилки. Бригада заканчивала свою работу, а у кустов шиповника стояла Санти и тихо плакала. Она не решалась подойти к нам, но и не уходила.

— Пока точно могу сказать, что смерть наступила не более часа назад. Еще упомяну о переломе основания черепа, — доктор вздохнул и закончил, — остальное — потом.

— Его чем-то ударили по голове? — уточнила я.

— Есть след от удара тупым тяжелым предметом, — хмуро произнес Донован Кранц, — а вот, что касается всего остального, то об этом — после вскрытия.

— Спасибо, Дон, — не стал продолжать разговор комиссар, — я позвоню тебе вечером?

— Конечно, звони.

Я поняла, что комиссар не захотел обсуждать подробности при Санти, которая все же подошла к нам.

— Вы, наверное, хотите меня о чем-то спросить, — робко произнесла женщина, затем решительно избавилась от остатков слез, стерев их с лица чистым кухонным полотенцем, висевшим у нее на плече.

— Да, — подтвердил Эрик Катлер, — вы уж извините, но формальности.

— Я понимаю, идемте, быть может, к дому, — предложила Санти.

— Да, пожалуй, — согласился комиссар и вопросительно посмотрел на меня.

Я кивнула, и мы пошли по тропинке к дому. По той самой, по которой Питер Боулд прошел свой последний путь в жизни. Мысль об этом неприятно кольнула где-то почти на подсознательном уровне. Я вдруг ощутила всю бессмысленность и трагичность происходящего. Ну, допустим, он сказал бы полиции, куда дел эту чертову бумажку, которую должен был уничтожить, или, как минимум, аннулировать, то, есть сделать соответствующую запись в документах фирмы. Что это изменило бы? Я сама нашла бы пару-тройку возможностей отмазаться от его показаний.

По крайней мере, теперь у «Монуса» есть повод задержать полную выплату страховой суммы, до завершения расследования, заплатив только положенные тридцать процентов.

Еще я подумала, что только случайность не дала нам с Боулдом встретиться и поговорить, я ведь могла его найти и раньше. Например, если бы не занялась поисками пропавшей невесты господина Фрамма. Да, меня одолевали сомнения, очень уж непонятной была эта смерть, особенно при имеющихся обстоятельствах.

Прежде, чем начать разговор с хозяйкой «Сиреневого уголка», мы решили осмотреть комнату, которую занимал Питер.

Как я и ожидала, там было очень мило и уютно. Но мне почему-то подумалось, что этот уют отражал, что угодно, но только не характер того человека, который здесь жил. Эти занавесочки, салфеточки, цветы — все это было внешним, привнесенным, не имеющим отношения к характеру, привычкам и предпочтениям того, кто еще утром поднялся вот с этой узкой кровати, брился вот перед этим овальным зеркалом, используя дешевую электробритву. Кстати, одеколоном в комнате пахло достаточно дорогим, но мне подумалось, что, скорее всего, это был подарок, что в последствии и подтвердила Санти.

Мы внимательно осмотрели комнату, все вещи покойного Боулда, все шкафчики и коробочки. Ничего интересного обнаружить не удалось, у него не было даже фотографий, или каких-нибудь старых писем. На полке небольшого секретера стояло семь книг, исторические романы.

— У него, наверное, был очень тихий голос и невнятное произношение, — неожиданно предположила я вслух.

— Да, именно так, — подтвердила Санти, — вначале мне было с ним очень трудно разговаривать, меня это даже раздражало, но потом я привыкла. Он был очень хорошим, добрым, только…

Она замолчала, а я чувствовала себя так, словно сама сейчас была готова заплакать, настолько выразительно было лицо этой женщины.

— Так что вы хотели сказать, — мягко напомнила я.

— Я хотела сказать, что он был каким-то беспомощным, словно не от мира сего. Нет, он многое умел делать, помогал мне часто, то сантехнику починит, то мелкий ремонт какой сделает. Но в своей жизни не мог ничего изменить. Да и стремился ли? Вы не думайте, мои с ним отношения не были… Ну, вы ведь понимаете?

— Понимаем, — сказала я, а комиссар кивнул.

— Меня даже муж не ревновал к нему, — продолжила свой рассказ Санти, — я его жалела, а он ко мне при этом относился как-то снисходительно, что ли. Он и вправду был из образованных, да только, что это ему давало? На работу устроиться ему так и не удалось. Там неделю поработает, в другом месте — месяц. Рассеянный был, все, словно мечтал о чем-то. Он, знаете, стихи писал! Странно, что в комнате не оказалось его тетради.

— Вот как, — сразу встрепенулся Эрик Катлер, но я понимала, что интересуют его вовсе не стихи Питера Боулда, — может, еще чего-то не достает?

— Я не могу сказать наверное, но у него была такая большая шкатулка, или коробка, не знаю, как назвать, — женщина задумалась на несколько мгновений, — жестяная, в таких продают дешевое печенье.

Мы машинально еще раз оглядели комнату, хотя знали, что этой коробки там не было.

— Он мог ее сам вынести из дома, так, что вы этого не заметили? — спросила я.

— Конечно, мог, — развела руками Санти, — Питер почти каждый день уходил в город искать работу, он всегда брал с собой спортивную сумку, вот эту. Только зачем?

Она показала на старую, некогда синюю, а ныне почти серую сумку, которая валялась в углу у двери. Мы ее видели, когда осматривали комнату, и уже знали, что никакой коробки в ней нет.

— А к нему кто-нибудь когда-нибудь приходил? — перешел комиссар к вопросам по существу.

— Он прожил у меня почти десять лет, и за все время к нему только один раз пришел гость, это было с неделю назад, — ответила Санти.

— Вы можете его описать? — это мы с комиссаром спросили почти в унисон.

— Невысокий, пожилой, полноватый и лысый. Одет дорого, на носу очки в золотой оправе. Он приехал на машине, но оставил ее на стоянке, вы, наверное, заметили эту стоянку за пару кварталов до нашей улицы.

— А откуда вы знаете, что он приехал на машине, — спросила я, — ведь вы не могли ее отсюда видеть?

— Он сам сказал про автомобиль, муж предложил ему подбросить до города на своем джипе.

— Долго он был в гостях у вашего постояльца, — задал следующий вопрос комиссар.

— Нет, не больше часа. Я хотела его обедом угостить, но он отказался, — женщина вдруг смутилась и зачем-то добавила, — я вкусно готовлю.

— А вы ничего не слышали из их разговора? — поинтересовалась я, — ну, случайно, может, хоть пару слов.