Позавчера Ивановна получила от Ульрики письмо самого волнующего и радостного свойства. Но я не имею к этой радости никакого отношения, так что об этом можно не говорить. Офицер, который принес письмо, провел вечер в доме Федеровичей. Ивановна пригласила для знакомства с ним нескольких друзей, среди коих был и я, в некотором роде любимчик, хотя Ивановна, с первого моего визита, очень заботилась, чтобы я никогда не оставался в одиночестве. Этот офицер, полковник Вилловински, оказался славным веселым стариком, типичным солдатом, с радостью готовым «еще раз пройти все свои сражения», гордившимся, и по праву, многими боями, в которых он еще недавно принимал участие. Можете представить, с каким волнением мы расспрашивали о подробностях событий, особенно интересных тем, что о них рассказывал человек, который лично в них участвовал. Никогда еще тонкость души Ивановны или очаровательная непосредственность, с которой это выражалось, не были столь привлекательны. Она старалась скрыть любые эмоции, которые могли бы выказать ее тяжелые мысли. И тем не менее, остро воспринимаемые подробности, которые, как бы их ни описывали, не могли, по аналогии с тем, что она сама только что пережила, не пробудить тяжелых воспоминаний. Сила ее духа привлекала мое внимание не меньше, чем ее радость по поводу успехов родной страны. Как часто опускались ее длинные ресницы, чтобы скрыть дрожавшую под веками слезу! И как часто ее прекрасные голубые глаза устремлялись к небесам, сияя ярчайшими лучами благодарной радости! Бывают такие моменты, Чарльз, когда красота так подлинна, что душа воплощается во внешности и излучает свой собственный свет. Несчастье, что я созерцал ее в столь суровый час.

Наконец кто-то из гостей перебил рассказчика, когда тот описывал одну замечательную вылазку донских казаков, чтобы расспросить о личности и нраве их великого командира Платова. Затем перешли к его красавице-дочери, заметив, что, «к сожалению, позорное бегство Бонапарта помешало одному храброму человеку претендовать на ее руку в том случае, если он арестует хитрого врага, так как ее бравый отец решил, что такова будет награда за проявленную доблесть».

«Должна признаться, — скромно заметила Ивановна, — что с этой точки зрения не могу сожалеть о его бегстве, поскольку, возможно, та молодая особа была бы очень несчастлива в таком браке».

«Это невозможно! — разом воскликнули несколько человек, разгоряченных энтузиазмом, который, естественно, был вызван недавним разговором. — Это невозможно! Как это — быть несчастной в браке с храбрецом — спасителем страны?! Она должна радоваться, что стала такой наградой».

«В России много храбрых мужчин, — продолжала Ивановна, — но до сих пор ни одна тонко чувствующая женщина не принимала в мужья без разбора кого-то из числа тех, кто знаменит главным образом своим героизмом. Необходимо множество условий, чтобы женщина была счастлива в замужестве. Женщина должна соединять свою жизнь с мужчиной не только потому, что он храбрец, которым она восхищается, но с тем, кто близок ей по своему душевному складу, привычкам, предпочтениям, конечно, насколько это позволяет разница между полами. Мне рассказывали, что эта знаменитая красавица — женщина просвещенная, с бесхитростными манерами и чувствительным сердцем. Наверняка было бы достойно сожаления, если бы случайности войны бросили ее в руки храброго, но грубого мужчины, не способного ни оценить сокровище, которым он обладает, ни быть ей собеседником и другом. А это именно то, что каждая замужняя женщина должна найти в человеке, который является ее господином, поскольку, уверена, повиновение — трудная задача, когда нет другого превосходства, кроме личной доблести».

«Но, дорогая моя барышня, — воскликнул полковник, протискиваясь к столу, — хотя я и не могу радоваться вместе с вами тому, что корсиканец ускользнул из наших рук, потому как сожалею, что мой добрый друг упустил возможность торжествовать, отдав свою дочь и деньги счастливцу, который поймал корсиканца, все же могу вас успокоить относительно этой девицы и ее счастья, поскольку в действительности она сама сделала свой выбор. Да такого храбреца выбрала, что Платов радуется этому почти так же, как если бы парень был тем удачливым победителем, какого он и желал».

Теперь уже дамы проявили такую же пытливость, как перед этим джентльмены. И со всех сторон доносилось: «Умоляем, поведайте, кто же этот счастливчик?»

«Ха-ха-ха! — рассмеялся полковник. — Дорогие мои друзья, мы теперь все пребываем в неведении, поскольку, честное слово, я никогда не слышал его имени, да если и слышал, то оно начисто вылетело из моей головы. На самом деле об этом романе только шепчутся, а я просто случайно уловил слушок. Видел бы я этого юношу павшим или участвовавшим в бою, я бы, возможно, и запомнил его имя, но поскольку нам не довелось идти одной дорогой, так его имя, если и было слышано мною, то забылось, да и видел-то я его один единственный раз».

«Ах, полковник! Каков же он? Красив? Знатен?» — закричали слушатели.

«Ну, что касается красоты, то, когда я его видел, лицо его было белым как полотно и шел он, сильно сгорбившись, уж и не знаю, красив ли он, поскольку вид у него был так себе. Кстати, к нашему разговору, не могу удержаться, чтобы не сказать, что у женщин весьма странный вкус. Многие из тех, с кем я знаком, с презрением смотрят сверху вниз на вполне красивого малого с румяным лицом и крепким телом. А иссохни он до такой степени, что станет выглядеть, как призрак его деда, вот тогда они удостоят его наисладчайшими улыбками! Мне все это абсолютно непонятно, но, по правде говоря, женский пол всегда был мне непонятен, так что больше я ничего об этом не скажу».

«Но, полковник, — сказала Ивановна, не задавшая ни одного вопроса, — вы допускаете, что если бедняга был болен, то со стороны дамы было бы любезно пожалеть его».

«О да, мадам! Конечно, очень любезно, без всякого сомнения. И этого парня как никого стоило пожалеть, потому что, как мне рассказывали, он был убит, так сказать, точно убит, и оставлен своими, и числился среди погибших, и никак нельзя было предположить, что он воскреснет».

«В каком сражении?» — вскричала Ивановна с такой горячностью, какую только можно вообразить.

«Не могу на это ответить, поскольку, как я уже говорил, мы сражались в разных дивизиях. Мне известно лишь, что этот молодой человек знатного происхождения и, как выражаются женщины, дьявольски красив, что он высокий, черноглазый, что был ранен и взят в плен».

«Взят в плен!» — воскликнула Ивановна с еще большим волнением.

«Да, сударыня, в плен! Потому что, видите ли, будучи раненым, он не мог обороняться. Позже его отбил наш бравый атаман Платов, когда, как обычно, прочесывал местность. Так вот, сударыня, насколько я знаю, Платов привез юношу домой к своей дочери, которая лечит его от одной раны, но наносит ему другую; такое случается, даже с солдатами. Такое нередко бывало и в мое время. Как ни странно, но я нередко знавал подобное в свое время. Молодой человек, однако, повел себя вполне достойно: как только смог держать в руках оружие, сразу помчался в действующую армию. Ему и следовало так поступить, ведь он был москвич. И пока он истекал кровью, его город горел в огне. Бедняге не повезло, его снова ранило, да так серьезно, что не оставалось надежды. Но сейчас он молодцом, и ожидается, что будет представлен в Вильне ко двору до отъезда Императора. Все это мне рассказал мой приятель в день прибытия государя, но в той суматохе, поверьте, я, конечно, и половины не запомнил».

«Не думаете ли вы, что его имя…» — Ивановна замолкла, щеки ее окрасились румянцем и тут же побледнели. Мне казалось, что я слышу биение ее сердца, поскольку оно явно неистово колотилось.

«Честное слово, сударыня, я не смог бы угадать его имени, даже если вы переберете двадцать имен. Но, впрочем, ваше любопытство скоро будет удовлетворено, поскольку мне известно, что ваша сестра знает его, или, по крайней мере, с ним знаком Федерович. Так-то вот. Ах, я уверен, что они почти друзья, значит, в свое время вы всё и узнаете. Я плохой рассказчик о любовных делах».

Видно, полковник оказался даже слишком хорошим рассказчиком о любовных, делах, поскольку Ивановна, после нескольких безуспешных попыток обрести душевное равновесие и справиться с недомоганием, охватившем ее, склонилась без сил на грудь немолодой леди, сидевшей рядом с ней. О, Чарльз! Чего только я не пережил в этот момент! Как терзали мое сердце и жалость к ней, и отчаяние! Все присутствующие объясняли слабость Ивановны тем, что она позволила себе напряжение, превысившее ее силы, а честный старый солдат ругал себя за то, что слишком громко говорил и обрисовал больше батальных сцен, чем она могла вынести. Но, увы! глаза любящего проникают в глубину души; я видел, что то, о чем я подозревал, было истинной правдой. А когда я задержался после ухода всех