удостоверюсь в правоте твоих слов». — «И чего ты еще сомневаешься в моих словах, сынок! — молвила в ответ ему мать. — Видно, ты так и не образумился и все такой же глупец. Ты ведь знаешь, что твои десять приятелей водились с тобой только ради выгоды и прибытка и хотели нажиться около тебя. Доказательство этому в том, что, когда ты разорился и у тебя не осталось ни дирхема, они тебя бросили и удалились. И я говорю тебе, сынок, раньше чем ты к ним пойдешь: надежды твои на них напрасны». — «Знаю, матушка, все твои слова правильны, — возразил Абу-ль-Хасан, — но я все-таки хочу обратиться к ним, чтобы они помогли мне в моем тяжелом положении. Тогда мне не придется говорить в будущем: «Ах, отчего я не попытался!» Я сам смогу убедиться, как мало в них ко мне доброты, и увижу это воочию, чтобы еще раз не попасть впросак». — «Делай как хочешь, сынок, я не стану тебя удерживать от того, что ты желаешь», — сказала ему мать.

И Абу-ль-Хасан проспал эту ночь, а утром он выбрал подходящее время и пошел к своим приятелям. Он нашел их всех дома и изъяснил каждому из них свое положение, жалуясь на свою нужду. Он просил о помощи и поддержке и говорил: «О друзья мои, пришло теперь время проявить приязнь и великодушие! Помогите мне чем-нибудь, а когда мои дела поправятся, я отдам вам с избытком все, чем вы мне поможете, и тогда мы вернемся к прежним увеселениям и развлечениям. Вы, слава Аллаху, знаете, какова моя приязнь к вам и сколько я на вас извел денег, — теперь ваша очередь». Но ни один из приятелей ничего ему не ответил, не сказал ни слова: все они молчали и сумрачно глядели ему в лицо, как будто не знают его и в жизни его не видывали. И когда Абу-ль-Хасан увидел, в каком положении он оказался и как они очернили его лицо, вернулся он к своей матери грустный и печальный, с плачущим оком, и весь мир в его глазах был черным.

И он сказал своей матери: «О матушка, поистине солгал тот, кто сказал такие слова:

Матушка, теперь я удостоверился в справедливости твоих слов. Я думал, что найду действительно любящих друзей, а нашел людей, не знающих благодарности за хлеб и признательности за милость и совершенно не помнящих добра и благодеяний. Клянусь Аллахом, матушка, я не хочу теперь видеть кого- либо из них». — «О сынок, — ответила ему мать, — твои друзья не твои друзья, твои друзья — друзья чаши, кубка и бутыли».

Потом Абу-ль-Хасан дал клятву, что он больше не станет водиться ни с кем из жителей Багдада и не будет их угощать, а также не будет мотать деньги, а будет расходовать их лишь по правилам и с порядком. Он решил постоянно оказывать милость чужеземцам и каждый вечер принимать у себя какого-нибудь незнакомца, кормить его ужином, поить допьяна и укладывать спать, а наутро прощаться с ним и отпускать его, чтобы вечером принять кого-нибудь другого. И никого он не станет угощать дважды, нет, только один раз, чтобы ему не пришлось постоянно общаться с кем-нибудь. Потом Абу-ль-Хасан вытащил сундук с деньгами, которые он скопил от доходов с домов и земель, купленных на половину его состояния, и поставил его в кладовую расходов, чтобы сундук был у него под рукой. И каждый день он сам ходил на рынок и своей рукой покупал все нужное, чтобы раб не истратил больше, чем следовало и положено, а приготовив помещение для пира и поставив столик с яствами и вином, отправлялся к городским воротам Багдада и ждал появления какого-нибудь иноземца. И, увидев чужестранца, он вел его к себе в гости, ужинал с ним, пил, веселился и бражничал, а потом он укладывал гостя спать, а наутро говорил ему: «Уходи с миром». А Абу-ль-Хасан знал всякие шутки и остроты, от которых рассмеется даже кирпич. Отпустив чужеземца, которого угощал, Абу-ль-Хасан никогда не угощал его второй раз, и если ему встречался иноземец, которого ему уже приходилось угощать, то он переходил на другую сторону, чтобы тот его не увидел.

Так Абу-ль-Хасан провел некоторое время, и однажды, когда он сидел у ворот Багдада, ожидая, пока пройдет чужеземец, чтобы пригласить его в гости, вдруг в городские ворота украдкой вошел халиф Харун ар-Рашид в одежде чужестранца. А дело в том, что Харун ар-Рашид вследствие своего великого правосудия и любви к справедливости постоянно ходил тайком по городу и разведывал, каково положение подданных, а в начале каждого месяца он тоже ходил, переодетый, чтобы посмотреть, как ведут себя правители и как они вне Багдада поступают с народом в отношении справедливости, обид и правосудия. И вот, когда халиф входил в ворота города Багдада, одетый в одежду мосульского купца и сопровождаемый своим рабом Масруром, Абу-ль-Хасан увидел его, поднялся и быстро пошел ему навстречу. Он стал упрашивать халифа побывать у него в гостях, говоря: «Послушай, о чужестранец, я приму тебя со всяческим уважением и почетом, но при одном условии: ты проведешь у меня лишь сегодняшнюю ночь, а утром уйдешь своей дорогой и не возвратишься ко мне больше ни разу». И когда халиф услыхал приглашение с оговоркой, что он проведет у хозяина дома лишь одну ночь, а утром уйдет своей дорогой и больше не вернется к нему, ему захотелось узнать, какова причина такого условия и почему этот человек приглашает чужестранца на одну ночь и не приглашает его вторично. И халиф согласился на это предложение, и Абу-ль-Хасан пошел впереди него, а халиф шел сзади, пока они не достигли жилища Абу-ль-Хасана. И Абу-ль-Хасан ввел халифа в красивую, богато убранную комнату, где было полным-полно китайского фарфора, шелковых одеял и ковров, шитых золотом молитвенных ковриков и бархатных подушек. И халиф сел, а Абу-ль-Хасан пошел и принес столик, уставленный блюдами с домашними и дикими голубями, курами и другими изысканными кушаньями и драгоценными яствами, и сел за столик с халифом, своим гостем. И они стали есть, пить и веселиться, и халиф ел с большой охотой, а когда они насытились, раб принес им таз и кувшин, и они вымыли руки, а потом Абу-ль-Хасан пошел и принес свежие и сушеные плоды, сласти и вино, старое, прозрачное, и поставил перед халифом бутыль, а сам сел с ним рядом, и наполнил чашу, и воскликнул: «Снизошла на меня тысяча благодатей! О гость мой, эта чаша за твое здоровье! — И ему захотелось пошутить, и он молвил: — О гость мой, я хочу открыть тебе тайну. Когда петуху хочется напиться, он скликает кур, своих подруг, и те думают: «Что это он такое говорит?» — а я скажу тебе: он говорит им: «Из любви к вам, за ваше здоровье!» И я тоже говорю: «Из любви к тебе, за твое здоровье!» — «Пей на здоровье и в удовольствие», — сказал халиф и расхохотался, и понял он, что Абу-ль-Хасан человек беспутный, и ему стало весело.

А потом Абу-ль-Хасан налил чашу дополна и увидел, что халиф сидит перед ним молча, чинно и благородно, не говоря ни слова. И тогда Абу-ль-Хасан подал ему чашу и сказал: «О чем ты задумался, мой гость? Что думать, коли есть Аллах, — ты предполагаешь, а он располагает. Возьми выпей, и придет к тебе от вина нежданно ясность рассудка. Избавь нас от тех, кто вечно думает и гадает, как те, что носят на плечах свинец. Забудь заботы и тревоги, которые сокращают жизнь. Не упускай ни минуты счастья и радости. Знай, о мой гость, никто не знает, где счастье, кроме меня! Пей же, я покажу тебе, в чем счастье!»

И халиф выпил, а Абу-ль-Хасан взял чашу, и наполнил ее, и сказал: «Гляди, гость мой: счастье у того, кто опрокидывает в рот эту чашу». И Абу-ль-Хасан опрокинул чашу в рот и выпил ее, а халиф засмеялся, и развеселился от его выходок и сумасбродств, и воскликнул: «Клянусь Аллахом, Абу-ль-Хасан, мне нравится дружить с такими, как ты, ибо ты человек веселый, довольный и беспутный. Сделай милость, налей и мне, чтобы я помог тебе прикончить эту бутыль». И Абу-ль-Хасан засмеялся и сказал: «Клянусь Аллахом, ты тоже мне нравишься, о гость мой!» — и наполнил чашу, и подал ее халифу, говоря: «Знай, о гость мой, что имя этой чаши — Диковинка». И халиф взял чашу и воскликнул: «Прекрасно, о Диковинка! Ты знаешь, о Абу- ль-Хасан, с кем водиться! Нет равного этой Диковинке!»

«О гость мой, — сказал Абу-ль-Хасан, — выпало мне с тобой великое счастье, ибо я вижу, что ты, как и я, любишь веселиться и наслаждаться и не походишь на некоторых людей, у которых на лице всегда видна тоска. Клянусь Аллахом, о гость мой, я сегодня сумел-таки выбрать собутыльника! Едва я увидел тебя у ворот, я сразу понял, что ты весельчак и любишь развлечения, и снизошла на меня великая благодать, —