к дверям.

— И так каждый день, — с горечью прокомментировала мисс Делаханти. — Ох уж эти газетчики!

На улице Джейкоб сделал знак шоферу, тот подогнал поближе большой открытый автомобиль яркого цвета, выпрыгнул наружу и распахнул дверцу; репортер увидел, что фотография уплывает, и, едва не плача, зашелся в мольбах.

— Да поди ты и утопись! — бросила мисс Делаханти, садясь в автомобиль. — Поди — и — утопись!

Этот совет был произнесен с таким необычайным напором, что Джейкоб пожалел об ограниченности словаря мисс Делаханти. Он не только представил себе, как злосчастный журналист бросается в Гудзон, но и проникся убеждением, что мисс Делаханти избрала единственно правильный и эффективный способ от него избавиться. Оставив журналиста, чье будущее было связано отныне с водной стихией, автомобиль тронулся с места.

— Ловко вы с ним разделались, — сказал Джейкоб.

— Ну да, — согласилась девушка. — Если меня разозлить, я никого не испугаюсь. Как вы думаете, сколько мне лет?

— Сколько вам лет?

— Шестнадцать.

Она глядела веско, ожидая удивления. Ее лицо, лицо святой — пылкой маленькой мадонны, несло свою хрупкость сквозь бренный прах вечера. Совершенный очерк ее губ не подрагивал при дыхании; Джейкоб никогда не видел ничего подобного ее коже — нежно-бледной и безупречно гладкой, ее глазам — сияющим и ярким. Собственная, хорошо организованная личность впервые в жизни показалась ему грубой и поношенной, когда он внезапно пал на колени перед этим средоточием свежести.

— Где вы живете? — спросил он. Бронкс, а может, Йонкерс или Олбани… Баффинов залив. Сделать петлю до края света, ехать вечно.

Она заговорила, и завибрировавшие в ее горле слова-жабы[26] разрушили очарование.

— Я с Ист-Хандред тридцать три. Живу там с подругой.

Пока они ждали зеленого сигнала светофора, из соседнего такси выглянул раскрасневшийся мужчина, и мисс Делаханти смерила его надменным взглядом. Мужчина весело сдернул с себя шляпу.

— Чья-то стенографистка![27] — крикнул он. — Ишь ты, какова!

В окне показалась рука и утянула мужчину в темноту салона.

Мисс Делаханти повернулась к Джейкобу, переносицу ее тронула чуть заметная хмурая тень.

— Каждая собака меня знает. Газеты только о нас и пишут, и фотографий — спасу нет.

— Да, трудно вам приходится. Сочувствую.

Она вернулась в мыслях к сегодняшним событиям, о которых как будто не вспоминала уже полчаса.

— Это должно было с ней случиться, мистер. Не вывернешься. Но чтобы в штате Нью-Йорк послали женщину на виселицу? Быть не может.

— Конечно нет.

— Дадут пожизненное. — Слова эти определенно произносила не она, а кто-то другой. Ее лицо было столь безмятежно, что, едва слетев с языка, слова обретали отдельное существование.

— Вы жили с ней вместе?

— Я? В газетах и не то еще прочтете! Да я ведать не ведала, что она мне сестра, покуда ко мне не пришли и не сказали. С самого младенчества с ней не виделась. — Внезапно мисс Делаханти указала на здание универмага, одного из самых больших в мире. — Вот там я работаю. Послезавтра — обратно к своим киркам и лопатам.

— Жара не спадает, — проговорил Джейкоб. — Что, если нам отправиться за город и там пообедать?

Она всмотрелась в Джейкоба. Его глаза выражали деликатность и доброту.

— Хорошо, — ответила она.

Джейкобу было тридцать три. Некогда он обладал многообещающим тенором, но десять лет назад, провалявшись неделю с ларингитом, потерял его. В отчаянии (за которым скрывалось немалое облегчение) он купил во Флориде плантацию и пять лет трудился, превращая ее в поле для гольфа. В 1924 году случился земельный бум, и Джейкоб продал свою недвижимость за восемьсот тысяч долларов.

Подобно многим американцам, он не столько любил вещи, сколько ценил их. Его апатия не имела ничего общего ни со страхом перед жизнью, ни с притворством; это была национальная воинственность, сменившаяся усталостью. Апатия, окрашенная юмором. Не нуждаясь в деньгах, Джейкоб тем не менее полтора года добивался — причем добивался упорно — руки одной из богатейших женщин Америки. Если бы он ее любил или хотя бы сделал вид, свадьба бы состоялась, но он смог принудить себя только к вялому притворству.

Что касается внешности, он был невысок, красив и элегантен. Если им не владела отчаянная апатия, Джейкоб бывал очарователен; окружавшая его толпа знакомых считала, что они лучшие люди Нью-Йорка и проводят время весело, как никто другой. Во время приступов отчаянной апатии Джейкоб напоминал сердито нахохлившуюся белую птицу, от всей души ненавидящую человечество.

Но этой ночью, под летней луной, в садах Боргезе он человечество любил. Луна походила на светящееся яйцо, гладкое и чистое, как лицо сидевшей напротив Дженни Делаханти; соленый ветер, собрав в садах обширных поместий цветочные ароматы, приносил их на лужайку придорожной закусочной. Там и сям в жаркой ночи перемещались, пританцовывая, похожие на эльфов официанты, их черные спины растворялись во мраке, белые манишки выныривали вдруг из самых неожиданных темных углов.

Пили шампанское, и он плел историю, обращаясь к Дженни Делаханти.

— Я никогда не видел подобной вам красавицы, — говорил он, — но, так уж получилось, я люблю иной тип красоты и никоим образом на вас не претендую. Тем не менее прежняя жизнь не для вас. Завтра я устрою вам встречу с Билли Фаррелли, он ставит кинокартину на киностудии «Феймос плейерз» на Лонг-Айленде. Не знаю, правда, оценит ли он вашу красоту: мне до сих пор не случалось никого ему рекомендовать.

По лицу ее не пробежала тень, черты не дрогнули, но в глазах появилась ирония. Подобные байки ей рассказывали не впервые, но на следующий день режиссер не отыскивался. Или она сама проявляла достаточно такта, чтобы не напоминать о данных накануне вечером обещаниях.

— Вы не просто хороши собой, — продолжал Джейкоб, — вы по-настоящему красивы. Все, что вы делаете — то, как берете бокал, как изображаете застенчивость или притворяетесь, будто мне не верите, — все это подтверждает. Если у кого-нибудь хватит ума обратить на вас внимание, вам светит карьера актрисы.

— Мне больше всего нравится Норма Ширер. А вам она как?

По дороге домой, рассекая на автомобиле теплый ночной воздух, она спокойно подставила лицо под поцелуй. Приобняв Дженни, Джейкоб потерся щекой о ее нежную щеку, опустил глаза и долго ее рассматривал.

— Такое прекрасное дитя, — сказал он серьезно.

Дженни ответила ему улыбкой; ее руки небрежно играли лацканами его пиджака.

— Вечер был замечательный, — шепнула она. — Чтоб тебя! Надеюсь, мне не придется больше идти в суд.

— Я тоже надеюсь.

— Разве ты не поцелуешь меня на прощанье?

— Мы проезжаем Грейт-Нек, — сказал он. — Здесь живет множество звезд кино.

— А ты чудила, красавчик.

— Что-что?

Дженни покачала головой и рассмеялась.

— Ты чудила.

Она видела, что он относится к типу, совершенно ей не известному. Он был удивлен и не особенно