что именно так может и должно быть, но Лена не ответила.
— Знаешь что, — сказала Ната Владу, — давай сначала к сестре моей заедем, я вещи свои заберу и записку ей оставлю.
— Как скажешь, солнце. — Влад развернулся в неположенном месте, и Ната заметила, как за ними этот маневр повторил красный, наглухо затонированный «Фольксваген Гольф». Кажется, этот «Фольксваген» ехал за ними от ее работы.
Отвратительно-кислое чувство страха опять захлестнуло Натку. А вдруг ее все-таки хотят убить? Вдруг следят за каждым шагом? Она кожей чувствует, что это так…
— Чего вертишься? — спросил Влад, заметив, что она оглядывается.
— Да так… Показалось, что не туда поехали.
— Солнце, я всегда все делаю так. Не елозь! Кстати, отчего ты у сестрицы живешь?
— Ее Сенька любит.
— Отлично. Значит, мы часто сможем оставаться наедине.
«Фольксваген» неотступно ехал за ними, иногда отставал, но тут же перестраивался и догонял.
Наверное, нужно все рассказать Владу. Про два миллиона, про «зорких беркутов», про страх, про то, что необходимо вычислить, кто ее подставил, а теперь хочет убить… Наверное, надо рассказать, только очень уж страшно. Они еще жить вместе не начали, а она на него выльет ушат своих неразрешимых проблем. Нет, вот поженятся, выгорит у него его дело, и тогда… Если все как-нибудь само не рассосется, то… заплатят они эти два миллиона, и дело с концом! За жену и дочку — это такая малость… И будет она жить где-нибудь в ближнем Подмосковье, бросит работу, создаст идеальный дом с семейными традициями, изысканными обедами, фирменными пирогами и огромной елкой на Новый год, под которой все будут находить заветные подарки. А летом — всей семьей куда-нибудь на острова, где пальмы, море и белая яхта с раздуваемыми ветром парусами…
Замечтавшись, Ната забыла про красный «Фольксваген».
Эта девчонка оказалась красавицей. Русые волосы до плеч, стройная фигура с тонкой талией, высокой грудью и длинными ногами. Лицо — милое, хорошенькое, свежее, не обремененное интеллектом.
Жалко милую красивую дурочку.
Красный тонированный «Фольксваген» тронулся за серебристым «Лексусом», нагнал его в потоке и больше не отставал.
Жалко, конечно, но… Таких дурочек надо учить.
И чем раньше, тем лучше.
«Лексус» неожиданно развернулся через двойную сплошную. «Фольксваген» бесстрашно повторил его маневр.
Не заметили бы слежку раньше времени…
Впрочем, эта длинноногая вертихвостка вряд ли способна что-то заметить. Такие, как она, словно ночные бабочки, слетаются на пламя вечной любви и мнимого благополучия.
А получают — смерть.
Вот только никак не удается застать эту бабочку одну. Но ничего — это дело времени.
Сенька, увидев Влада, вдруг разревелся.
— Хочу к тете Лене!
— Сень, мы теперь одной семьей будем жить — ты, я и дядя Владик. Смотри, какая машинка красивая. Сейчас мы на ней к дяде Владу поедем, — попробовала успокоить сына Натка.
— Хочу к тете Лене! — выл Сенька и упирался, когда она усаживала его в «Лексус».
— Может, не стоит ребенка травмировать? — спросил Влад. — Пусть у тети Лены пока поживет.
— Так он к тебе никогда не привыкнет, — возразила Натка, с трудом запихивая сына на заднее сиденье.
— Может, чупа-чупсом его затк… отвлечь? — спросил Влад, когда Сенькины вопли стали невыносимыми.
— Сам успокоится, — отмахнулась Натка.
— Когда?
— Не знаю. Его только Лена умеет быстро успокаивать.
Влад вздохнул и улыбнулся.
— Я обязательно научусь его успокаивать. У нас все будет хорошо. Да, Семен?
— Сам ты Семен! — крикнул в ответ Сенька и зашелся в новом приступе рева.
Пира, ознаменовавшего новую семейную жизнь, так и не получилось.
У Влада в холодильнике нашлась только замороженная пицца и засохший сыр.
— Что ж ты не сказал, что у тебя шаром покати? — сокрушалась Натка, осматривая более чем скромные запасы. — Я бы у Лены хоть колбасы и яиц захватила!
— Прости, солнце, совсем замотался, забыл.
Натка разогрела пиццу в микроволновке, но и скудного ужина не получилось, потому что Сенька, испытывая найденную на новом месте зажигалку, случайно подпалил занавеску на окне. Натка бросилась ее тушить — водой, ногами, с визгами-воплями, — но занавеска сорвалась с окна и обгорелым концом упала в пиццу, отчего та стала вонять синтетикой и приобрела неприятный вкус.
— Он часто так делает? — сухо поинтересовался Влад, не принимавший участия в тушении занавески.
— Бывает, — всхлипнула Натка. — Хочешь, я ему ухо надеру?
— Не стоит, — поморщился Влад. — С детьми надо уметь разговаривать.
Разговаривать он, правда, с Сенькой не стал, видимо, это было запланировано на будущее.
К ночи у Сеньки поднялась температура — тридцать восемь и пять. Он лежал на диване красный, несчастный, его колотило в ознобе под двумя одеялами.
— Наверное, надо «Скорую» вызвать, — щупая лоб сына, обеспокоенно сказала Ната.
— Все дети болеют, — пожал плечами Влад. — Пойдем спать, солнце, к утру у него все пройдет.
— Не уходи, мам! — заканючил Арсений.
— Будь мужчиной, Семен! — прикрикнул на него Влад. — Я в твоем возрасте не ныл и не мамкал!
Сенька жалобно заскулил, отвернулся к стене и накрылся одеялами с головой.
— Может, за жаропонижающим сбегать? — спросила Ната, чувствуя, как от жалости к сыну к горлу подступает ком.
— Травить ребенка таблетками? — возмутился Влад. — Только через мой труп. С утра начнем холодные обливания.
Ната с восторгом подумала, как он прав! Химия — это отрава, закаливание — вот путь к здоровью. Через несколько месяцев Арсений станет закаленным, воспитанным мальчиком. Ведь у него перед глазами будет пример настоящего мужчины.
— Я люблю тебя, — обняла она Влада.
— А я тебя обожаю, солнце…
Никита запретил себе думать об этом.
Не было белых тюльпанов, не было томительного ожидания у подъезда, не было растерянного, но в то же время немного ироничного взгляда Лены и этого холеного хмыря в белом костюме, который держал ее под локоть… Ничего не было.
И тем не менее под ложечкой ныло как после запрещенного удара.
Дома он позволил себе заглушить боль двумя рюмками коньяка и органной музыкой Баха, которую включил на полную мощность, несмотря на поздний час.
Он так и заснул на диване, одетый, под жизнеутверждающий орган.
Ему приснилась Лена в черном вечернем платье с бриллиантовым ожерельем на шее. Она шла по красной дорожке, как известная актриса на Каннском фестивале. Вокруг суетились фотографы — щелкали
