— Я слышу. Лен… — Говоров замолчал.

— Что?

— Нет, ничего… Я просто хотел сказать, что заеду за вами через полчасика…

По-моему, он не это хотел сказать, по-моему, у него на языке крутилось что-то многозначительное и важное. Например, что я красавица. И умница. А еще — очень добрая, раз посвящаю свой выходной день племяннику… Но Никита только добавил:

— Форма одежды — парадная.

— Как получится, — усмехнулась я, вспомнив, что свои новые босоножки и сумочку отдала Натке.

В комнате все окна были крест-накрест заклеены скотчем.

— Это что? — опешила я.

— Ты ж сама сказала, люки задраить, — напомнил Сенька.

— Ах, ну да… Хорошо еще, что навигацию не тронул, — пробормотала я.

— Теть Лен, ну ты уже стала человеком? — едва не заплакал Сенька.

— Еще чуть-чуть, Сень. Вот только причешусь и накрашусь.

— Ну, так я и знал! Какая разница жирафам, причесана ты или нет?

Я не нашлась что ответить… Только перед Никитой мне почему-то захотелось предстать в той самой «парадной форме».

У Натки от свалившегося на нее счастья слегка кружилась голова. В прямом смысле слова кружилась…

Она лежала, раскинув руки, на широкой двуспальной кровати, а потолок — дорогой натяжной с точечными светильниками по периметру и огромной люстрой с подвесками в центре — словно поворачивался вокруг своей оси. Как барабан в «Поле чудес».

Приз ей уже выпал. Та-а-акой приз… Сорок два года. Брюнет. Рост сто восемьдесят пять сантиметров. Атлетическое телосложение.

И плюс ко всей этой красоте — к расцвету сил и почти голливудским параметрам — спальня квадратов тридцать, не меньше, с дорогушей итальянской мебелью ручной работы, гостиная, квадратов… наверное, пятьдесят, отделенная от кухонной зоны барной стойкой из полированного мрамора, и это еще не все… Наверх, на второй этаж, вела витая легкая лестница. Там была еще одна гостиная, поменьше и почти без мебели — только два белых дивана, кресло и огромный плазменный телевизор, — но зато дверь ее выходила на террасу, и с нее, с этой террасы, словно затерявшейся в голубом небе среди облаков, открывалась панорама города.

И к этому великолепию, к мебели, к гостиным, спальне и террасе под облаками, где можно пить кофе и нежиться на солнце, прилагались греческий профиль, бархатный голос, обволакивающий взгляд и руки, сводившие Натку с ума, потому что раньше не знала она таких рук — сильных, красивых и ласковых… А ведь если даже лишить ее «приз» террасы, эксклюзивной мебели и необъятных комнат, она за ним… даже в хрущевку… Лишь бы позвал. Лишь бы смотрел так же, улыбался и говорил: «Натали, сердце мое…»

Хотя нет, хрущевки не надо, на то он и приз с голливудскими параметрами, что у него не может быть ничего «эконом-класса» и в «бюджетном варианте».

Эконом-класс у таких, как Лешик. Лысинка, брюшко, нездоровое питание с преобладанием дешевых жиров, двушка, перепланированная в трешку, правда, почти в центре, и жена со сложным диагнозом, с которым нельзя развестись, но и жить невозможно. Диагнозы Лешик стал придумывать в последнее время, правда, постоянно в них путался.

Когда-то Лешик был ее шефом — главным редактором журнала, в котором она работала верстальщицей, — и Натку это обстоятельство просто завораживало. Роман с начальником — чем не головокружительная удача, обещающая выгодное замужество? Впрочем, о выгоде Натка тогда думала в меньшей степени, чем о замужестве. Лешик казался ей гением… Даже Лена соглашалась с ней в том, что Лешик интеллектуал и очень остроумный человек.

И ничего, что гений женат в третий раз. Где третий, там и четвертый.

Правда, в этом вопросе Лешик оказался непоколебим — тянул время, придумывал невероятные отговорки, клялся-божился, что жена для него «предмет мебели» и всему свое время.

В общем, конца и края этому марафону не было. К тому же Натка случайно узнала, что жена для Лещика далеко не «предмет» и вовсе не «мебель». В подслушанном ею телефонном разговоре он называл жену «заинька» и обещал купить к ужину бутылку вина.

После «заиньки» Натка как будто прозрела — она увидела, что гений не молод, что на носу у него бородавки и четвертого раза не будет, никогда он не разведется, потому что «бог троицу любит».

Натка уволилась и попыталась забыть Лешика.

Привязанность к нему, правда, оказалась гораздо глубже, чем она думала, и Лешик еще долго трепал ей нервы… Эта самая привязанность и ему оказалась не чужда. Отпускать Натку он не хотел, как и не собирался менять ее статус любовницы.

Только на безрыбье Лешик был принцем. Истеричным перезрелым принцем с четырьмя детьми на «Форде» российской сборки. Сборку эту Натка терпела, и лысина ее не смущала. Брюшко она со временем собиралась ликвидировать правильными углеводами и салатными миксами.

Но вот к постоянно менявшимся диагнозам жены она относилась скептически, а к склонности поистерить — и вовсе отрицательно. Жизнь проходит, а Лешик все посуду бьет! И главное, бьет так заразительно, что не ответить тем же никак нельзя… Сколько они этой посуды перебили — не вспомнить. Своей, чужой, казенной, дареной, купленной…

Про себя Натка стала называть Лешика «семенным огурцом» — толстый, с залежалым пожелтевшим бочком, с крупными семечками внутри — ни сорвать, ни съесть, пусть лежит на навозной грядке и дальше дозревает.

В тот день, когда она с Владиком познакомилась, «огурец» позвонил ей на работу и сказал, что «надо серьезно поговорить».

«Серьезно поговорить» значило «выяснить отношения», а «выяснить отношения» было равнозначно тому, чтобы добить Наткину посуду, которой у нее и так почти не осталось.

— Не хочу, — отрезала она.

— У тебя кто-то есть? — настороженно поинтересовался Лешик, и Натка представила, как от ревности потемнели его серые, глубоко посаженные глаза и заходили желваки на пухлых щеках.

— Это у тебя есть, — фыркнула Натка. — Жена с гепатитом.

— Энцефалитом, — строго поправил Лешик.

— Мне плевать. Главное, что у меня этой гадости нет. Только свистну, и от женихов отбоя не будет!

— Вот об этом я и хотел поговорить! — завопил Лешик и что-то разбил, Натка надеялась, что случайно, хотя, скорее всего, это было началом «серьезного разговора».

— Леш, не звони мне больше, — попросила она, чувствуя, что ни его голос, ни истерика ее не заводят.

— Кто он?! — прохрипел Лешик.

У Натки с фантазией было туго, поэтому она ляпнула первое, что пришло в голову. В этот момент в кабинет вошел шеф со своим знакомым — высоким брюнетом, и Натка, поймав на себе заинтересованный взгляд брюнета, шепнула, прикрыв трубку рукой:

— Приятель моего начальника. Не тебе чета.

Лешик разразился канонадой брани и грохотом бьющегося стекла, но Натка, не став выслушивать его до конца, бросила трубку.

Она во все глаза уставилась на красавчика, который пришел с начальником. Это было, наверное, неприлично, но красавчик ответил ей тем же, и, пока шеф беседовал о чем-то с Марией Ивановной, они пожирали друг друга глазами…

«Вот бы мне такого», — думала Натка, понимая прекрасно, что «такой» наверняка давно и безнадежно женат и для «такого» она будет очередной игрушкой на месяц-два — не больше, не глубже и не серьезнее…

Она почти забыла о нем к концу рабочего дня, но он поджидал ее на крыльце.