— Садитесь, — сказала я Малышеву.

Он сел — на самый краешек стула, не то чтобы неуверенно, но как-то так, будто собирался тут же встать и уйти.

Свет с улицы падал ему в лицо, и хотя сегодня был пасмурный день, я знала, как неприятно сидеть напротив окна. Как выбивает из колеи, пусть и слабый поток света, бьющий в глаза, как мешает формулировать мысли, когда дело касается важных тем.

Впрочем, Виктор Иванович и не думал снимать очки. Я очень хотела посмотреть в глаза этому Малышеву, понять — хитрит он, выкручивается или действительно правду ищет, — но натыкалась взглядом на темные зеркальные стекла, в которых отражалась сама.

Просить его снять очки я не рискнула — это сразу бы задало менторский тон беседе, а мне этого не хотелось. Хотелось получить наиболее объективное представление о случившемся… О характере, мотивах и намерениях этого Малышева. О его позиции. Не такой вот — сорваться со стула и убежать, так и не показав глаз, а о настоящей позиции — ведь написал же он встречное исковое заявление, значит, рассчитывает на какую-то понятную ему справедливость.

Нет, Малышев не походил на неплатежеспособного человека, скорее то, что называется фейсконтролем и дресс-кодом, указывало на средний достаток.

Тогда почему он так задолжал банку?

В руках Виктор Иванович напряженно держал мобильный телефон — у меня даже появилось подозрение, что он собирается записать нашу беседу на диктофон. Это обстоятельство сразу же пробудило во мне неприязнь к Малышеву, но он так сжимал телефон и так тревожно поглядывал на него, что я поняла: Виктор Иванович просто ожидает звонка, возможно, не совсем приятного.

И это понятно, когда у тебя трое маленьких детей.

Я хорошо изучила дело и знала, что первые четыре года с лишним Малышев исправно вносил платежи.

Что случилось потом?

В этом и предстояло мне разобраться.

— Ну что ж, господа, начнем наш совместный путь к истине. Надеюсь, он будет не очень тернистым…

Я поймала на себе удивленный взгляд Димы — так витиевато и грустно начала я свою речь.

— Виктор Иванович, более четырех лет вы платили взносы по кредиту аккуратно. Что произошло, почему полгода назад вы перестали выполнять обязательства по договору?

Малышев заговорил хриплым, словно надтреснутым голосом, никак не вязавшимся с его рваными джинсами, принтом на майке и кедами. Он говорил голосом глубоко измученного человека, изнуренного душевной и физической болью, глядя в бездну серого неба за окном так, будто в комнате не было никого, кроме него.

Я поняла, что ему ничего не мешает — ни свет в глаза, ни неудобная поза на краю стула, — он просто ничего этого не замечает.

Как бы мне хотелось в этот момент видеть его глаза… Но темные очки были его частью, я неожиданно поняла это, и даже сердце у меня екнуло — а вдруг под ними вовсе нет никаких глаз… Вдруг он слепой…

Впрочем, если бы он был инвалидом по зрению, в деле имелась бы справка.

— Полгода назад умерла моя жена. Лика сгорела за месяц — у нее обнаружили острый лейкоз. У меня на руках осталось трое детей. Екатерина Вик… Катя шести лет, и два четырехлетних мальчика-близнеца. Когда я брал ипотеку, у меня была высокооплачиваемая должность, я думал, что так будет всегда… — Он замолчал, продолжая смотреть в бездонное серое небо.

— Вы потеряли работу? — спросила я. — Вас уволили?

— Что? — словно очнулся он. — Нет, почему уволили… Фирма обанкротилась во время кризиса, наша продукция вдруг стала очень дорогой, и спрос на нее упал до нуля. Имущество распродали, а всех сотрудников распустили. Но я стал брать переводы. А потом… — Он опять замолчал, будто забыл, что находится у судьи в кабинете, что ему нужно внести ясность в обстоятельства дела, раз уж он сам не только ответчик, но и истец.

— Что потом? — мягко спросила я.

— Лика умерла, я уже говорил вам! — неожиданно резко сказал, почти выкрикнул Малышев. — Ей было двадцать восемь, слышите, всего двадцать восемь! Тысячи двадцативосьмилетних женщин живут, радуются, ходят, дышат, и у них нет лейкемии, нет! Почему именно она?!

Если этот вопрос был адресован мне, то я не знала, что на него ответить. Но он заразил меня своей болью так, что защемило сердце.

— Я думал, я ее вытяну, отвоюю, но есть, оказывается, вещи, которые сильнее нас. Больница, лекарства, да, я тогда первый раз не заплатил кредит… Мы оба работали, понимаете, и неплохо зарабатывали… Ремонт сделали, мебель купили, у детей была своя комната… Все казалось стабильным, надежным. А потом — лейкемия… как гром среди ясного неба. Конечно, я не мог больше столько работать и платить взносы…

— Но прежде чем брать кредит на покупку квартиры, вы должны были просчитать все риски, — сказал Троицкий, во взгляде которого все же читалось сочувствие.

— Что просчитать?! Лейкемию?! Смерть Лики?! Трех маленьких детей, которые до сих пор плачут по ночам и зовут маму?!

— В деле есть справки, подтверждающие вполне приличные доходы, позволяющие выплачивать ипотечные взносы, — сказала я.

— Да, мы с женой хорошо зарабатывали. И что?

— Здесь нет справки о смерти вашей жены.

— Я… не знаю. Не знаю, где эта справка. Я ее… потерял. — Он сказал «потерял» с такой интонацией, будто произнес «уничтожил».

Малышев убрал наконец телефон в карман и сцепил руки в замок. У него были сильные, длинные пальцы. На правом безымянном блестело обручальное кольцо — Виктор Иванович, судя по всему, так и не признал себя вдовцом.

У меня вдруг закралось подозрение — а может, он хороший актер? Играет на моих чувствах и чувствах Троицкого? Вдруг он благополучно пережил смерть жены и уже встречается с какой-нибудь веселой девчонкой, а несчастьем своим прикрывается, чтобы не платить банку?

Наверное, та же самая мысль пришла в голову Троицкому, потому что он с легким сомнением в голосе произнес:

— Но ведь ваша жена умерла довольно давно. Вы уже могли справиться со стрессом, найти работу…

— Найти работу с тремя детьми практически невозможно. Я могу только брать переводы на дом, но у меня просто не хватает времени делать их достаточно много — нужно готовить, стирать, ухаживать за детьми. У близнецов сложная форма аллергии, их даже в садик нельзя отдать. Няню я нанять не могу, и не только потому, что у меня мало денег… Просто Екатерина Вик… Катюша, она очень тяжело переживает смерть матери и ни на шаг меня не отпускает, думает, я тоже могу умереть.

— Неужели вам некому помочь с детьми? — удивилась я.

Он снял очки. Лучше бы он этого не делал…

Я поняла — Малышев не играет, он действительно измученный, страдающий человек, и время его не лечит, а только бередит все больше рану на сердце, и никогда, никогда он не побежит на свидание с веселой красивой девчонкой, потому что часть его — большая часть — умерла вместе с Ликой.

У него были глаза мертвеца. Белесые, с почти невидимыми зрачками, бессмысленно-отрешенные и невидящие. Под глазами залегли сине-желтые мешки, которые бывают при черепно-мозговых травмах.

Без очков он походил на тяжело больного человека.

Наверное, в моих глазах мелькнули слишком откровенная жалость и сочувствие, потому что невероятно чистый ботинок Троицкого нервно задергался.

— Бабушки у детей есть? — снова уточнила я.

— Света не смогла пережить смерти Лики, — без выражения, еле слышно сказал Малышев. — Ее