гады, эти сволочи всё порушили. Над рекой, где была дача Лиховецкого, там теперь дом отдыха. Там я нашла кусок от большого каменного мраморного надгробья. «Год пять тысяч пятьсот сорок третий. Шаул Винавер» – это сохранилось, а от имени только одна буква «шин». Значит, конца восемнадцатого века могила, наших Винаверов предок. На этом надгробье две девочки сидели, кукол переодевали. Ну, думаю, и пусть сидят. Лавочек-то нет.
Елизавета. Только ты на это способна, только ты! Я бы ни за что в Бобруйск не поехала!
Эсфирь. А тебе зачем? У меня дело было. Да, дело, не смотри на меня так. Кушай, кушай, что ты так просто сидишь? Ну что же ты не спрашиваешь, какое дело?
Елизавета. Я думаю, ты мне сама расскажешь.
Эсфирь. Так вот, я приехала в Бобруйск. Огромный вокзал, просто огромный, ты себе представить не можешь. И, между прочим, город тоже стал очень большой, раз в десять, наверное, больше, чем до войны. А посреди вокзала – ларек, книжный там, я знаю? Я хочу взять открытки. И кто в ларьке? Лиза, кто в ларьке? Маруся Пузакова! Ты думаешь, я ее узнала? Ничего подобного! Я даю ей рубль, хочу взять открытки, и вдруг она кричит на весь вокзал: «Фира! Фира! Живая!» Тут уж я ее узнала, и мы заплакали, и закрыли ларек, и пошли к ней домой. Ты помнишь Марусю Пузакову?
Эсфирь. У меня был двоюродный брат, Сёма, так этот Сёма…
Елизавета. Фира, что ты мне рассказываешь про Сёму? Мне-то Сёма был родным братом!
Эсфирь. Ну да, конечно, конечно. Так вот, этот Сёма…
Эсфирь…У него с Марусей Пузаковой была любовь…
Елизавета
Эсфирь. И, ты помнишь, дедушка Натан не разрешил Сёме на ней жениться…
Елизавета. Какая Маруся была красивая!
Эсфирь. Ну, не знаю, не знаю. Сейчас уж, конечно, от нее ничего не осталось. Как ты помнишь, Сёма ушел из дому. Мы с Вениамином как раз приехали в отпуск, а он как раз ушел из дома. И был такой скандал! Дедушка так кричал! А бабушка Роза плакала и посыпала себе голову пеплом!
Елизавета. Точно как ты!
Эсфирь. Что я! Был канун субботы, а дедушка Натан всё кричал. Мы пожили там две недели, оставили Илюшеньку и уехали. И больше уже никого никогда не видели. Это было двенадцатое июня.
Елизавета. Да, через десять дней…
Эсфирь. Будь оно проклято, это двадцать второе июня!
Елизавета. А Сёма погиб на фронте. Расписался с Марусей, и они поехали в Одессу, и оттуда он ушел на фронт. И все погибли, все. И Винаверы, и Брауде, и Ехелевичи. Никого не осталось. Только мы с тобой, Фира. А что мы?
Эсфирь. Ты забываешь, Лиза! У нас есть Лёва! У меня есть сын Лёва. И это самое главное! Так вот слушай меня, Лиза! Все погибли. Все наши погибли – но мы-то с тобой остались! И я решила проверить, – а может, погибли не все? Ты же помнишь, наши две улицы всегда женились между собой: Ехелевичи на Литваках, Винаверы на Брауде. И я решила: пусть Лёва женится на девушке из этих фамилий! Да!
Елизавета. Фира, ты сошла с ума!
Эсфирь. Почему я сошла с ума?
Елизавета. Лёва женится на ком захочет. Как это можно ему указывать в таком вопросе? В наше время?
Эсфирь. А что, уже настало время, когда можно не слушаться родителей?
Елизавета. Ну, тебя не переговоришь!
Эсфирь. Так вот – мой сын пока что еще меня слушает. И он женится, как я ему скажу.
Елизавета. Ну ладно, ладно. Ты нашла ему невесту?
Эсфирь
Елизавета. Да что ты говоришь!
Эсфирь. И какая девушка! Какая девушка!
Елизавета. Сима – это кто?
Эсфирь. Дочь Гирша-портного. Ее спасли.
Елизавета. А, помню Гирша, рыжий, худой, на углу они жили.
Эсфирь. Симу укрыла соседка, Коноплянникова Клавдия Федоровна. Праведница. Настоящая праведница. Ей воздастся. Не помнишь? Они когда-то были богатыми. Извоз у них был, ну, потом, конечно, уже ничего не было. Ты представляешь, Клавдия Федоровна до сих пор жива. А Сима умерла полгода назад от рака.
Елизавета. Боже мой! Пол-улицы было Винаверов, и чтоб осталась одна Сима!
Эсфирь. Ты что, оглохла? Я же тебе говорю, Сима тоже умерла. Но сначала она родила дочку! Она родила жену для Лёвы, вот что она сделала!
Елизавета. Ты ее привезла?
Эсфирь. Нет, Лиза. Ты же знаешь, все Винаверы очень порядочные люди. Сонечка работает воспитательницей в детском садике, и она не может уехать, пока не найдут замену. Я, конечно, ей сказала, чтобы она взяла отпуск, но отпуск она пока брать не может, она там только пять месяцев работает. Но она сказала, что приедет, как только найдется ей замена.
Елизавета. И что же, она сразу согласилась выйти за Лёву?
Эсфирь. Ты что, Лиза, совсем сумасшедшая? Мишугене, ей-богу! Кто же ей это предлагал? Она приедет, увидит его, и зачем это я буду забегать вперед?
Елизавета. А вдруг он ей не понравится?
Эсфирь. Кто? Лёва? Как это он может не понравиться? Он такой остроумный, и красивый, и кандидат физико-математических наук, и на пианино играет. Ну, что ей еще нужно, я тебя спрашиваю?
Елизавета. Вообще, конечно, да. Наш Лёва действительно…
Эсфирь. А я что говорю? И честно тебе скажу, я уже почти забыла, как делается старинная русская гладь и атласное шитье… Я одену ее как куколку – и с каким удовольствием!
Эсфирь. Ну что ты так сидишь, как лимон проглотила?
Елизавета. Ай, не хочу тебе говорить…
Эсфирь. Не хочешь, не говори. Очень мне нужно знать, в каком месте у твоей Анастасии болит.
