Через пару часов они подъехали к озеру. По его сверкающей глади скользила, полоща парусом на ветру, яхта. Вдали высились белые зубцы заснеженных горных вершин, четко отражавшиеся на зеркальной поверхности озера. Странное ощущение вызывала эта картина, но ее нарушила яхта, неожиданно взявшая влево.

Выйдя из машины, Том и Аллегра направились к ворогам огромного трехэтажного кирпичного здания с высокой остроконечной крышей. Приютившееся за чугунной оградой в стороне от дороги, Оно казалось совершенно пустынным — закрытые серые ставни на окнах, задушенные плющом стены, запущенный сад. И все же здесь наблюдались кое-какие признаки жизни — свежие следы шин на гравийной дорожке, блуждающий глазок камеры наблюдения, просматривавшей территорию по периметру, дымок, поднимавшийся из трубы.

— «Приют для умалишенных Жоржа д’Аммона», — прочла Аллегра на медной табличке и вопросительно посмотрела на Тома.

— Был здесь когда-то, — сказал Том, поворочав плечами, чтобы размять онемевшие спину и шею. — Цифф потому и купил его — уж больно название понравилось.

— А что же тут забавного? В чем юмор?

— В том, что всякий, кто проводит свою жизнь, пялясь на стрелки часов, и наблюдает, как они неумолимо отсчитывают время, в конечном счете сходит с ума. Ну вот Цифф и решил, что, живя в таком доме, не должен будет далеко переезжать. — Том помолчал. — Швейцарский юмор. К нему надо привыкнуть.

Он нажал кнопку переговорника. Без ответа. Попробовал еще раз, только кнопку держал дольше. Снова тишина.

— Может, его дома нет? — предположила Аллегра.

— Он не выходит из дома, — сказал Том, качая головой. — У него даже телефона нет. Такой вот непростой человек. Покажи ему часы.

Пожав плечами, Аллегра показала часы перед камерой. Через несколько секунд ворота открылись.

Они пошли по дорожке к зданию, гравий хрустел под ногами, как свежевыпавший снежок.

— И давно он здесь обитает?

— Сколько я его помню, — ответил Том. — Заведение закрыли, когда стало известно, что кто-то из персонала жестоко обращался с пациентами. Жестоко — это мягко сказано. Под полом в подвале были найдены два трупа, и еще трупы нашли замурованными кирпичом в дымоходе.

Шагая по дорожке, Аллегра заметила, что заостренные прутья ограды наклонены внутрь огороженной территории, а не наружу. Она внутренне передернулась от этого жутковатого зрелища, а когда они ступили в тень огромного платана, как-то сразу стало зябко. Аллегра решила сменить тему:

— И сколько часов он изготавливает за год?

— Новых? Не так много. Штуки три или четыре. В основном усовершенствует старые. Это его главный бизнес.

— А что значит «усовершенствует»?

— Ну, разное. Заменяет заводские детальки на самодельные титановые или даже керамические, подстройку хода и пружину завода, гравировку делает свою на корпусе и циферблате… Так что узнать его изделия можно не только по оранжевой секундной стрелке.

— А зачем это надо? Я не понимаю, — недоумевала Аллегра. — Купить нормальные часы, которые точно показывают время, и отдать мастеру, чтобы тот их разобрал по винтикам и собрал снова, и получилось бы то же самое?

— Не то же самое, — улыбнулся Том. — Зачем люди отдают свои машины в тюнинг?

— Ну, чтобы ездили быстрее. А часы что? Они или показывают время, или нет. Показывать лучше или хуже они не могут.

— Да нет, дело-то не в этом. Не в том, показывают они или не показывают, а в том, как показывают. Неповторимость дизайна, качество материалов, непревзойденная рука мастера, собравшего их. Часы как люди — не видно, что у них наиболее ценно.

— Ну, у некоторых — может быть.

Они поднялись по неровным стертым ступенькам на крыльцо с козырьком из чугунного литья. Дверь была открыта. Ступив за порог, они оказались в огромном холле, освещенном только мигающей табличкой пожарного выхода.

Когда глаза привыкли к полумраку, Аллегра разглядела высокие своды и дубовые лестницы, зигзагами ведущие на другие этажи. Справа от входа она заметила конторку, оставшуюся от бывшей приемной. Пожелтевшая книга записи пациентов так и лежала открытая на странице с последней сделанной записью; засохший букет в вазе склонился над ней, словно рвался записаться. Высоко на стене на офомной деревянной панели вырезана дата основания лечебницы — 1896 год. Рядом с ней другая панель, на ней список имен тех, кто служил здесь директорами, только последнее имя то ли не дописано, то ли стерто — трудно сказать. Слева от входа у подножия лестницы — забытое кресло на колесиках, на его спинке — смирительная рубашка с потрескавшимися от старости кожаными ремешками и заржавевшими пряжками. За креслом — высокие часы-стойка, завешенные белой простыней.

У Аллегры возникло ощущение, будто она вторглась в чужой мир, в чужой дом, всего лишь затаивший дыхание, а на самом деле живой, и казалось, что, как только она уйдет, смирительная рубашка сама застегнет ремешки, двери заходят ходуном на своих петлях, старинные часы начнут отбивать время, а из сумрачных глубин подвала снова донесется страдальческий крик.

Тишину нарушил раздавшийся сверху голос:

— Поднимайтесь сюда!

Вглядываясь в сумрак, Аллегра увидела человека, стоявшего у перил второго этажа. Она переглянулась с Томом, и они стали подниматься по деревянной лестнице, застонавшей под ногами незваных гостей, и шаги их эхом отдавались от обшарпанных зеленых стен.

— Значит, все-таки решил проведать меня, Феликс? — Безумная улыбка маньяка отобразилась на лице Циффа, когда он протягивал им руку на площадке, залитой солнечным светом, сочившимся из щелей в затворенных ставнях. Говорил он торопливо и с явным немецким акцентом, сливая слова воедино.

— Да, обещание есть обещание. — Том улыбнулся, пожимая ему руку. — Вот познакомься, Макс, это Аллегра Дамико.

— Твой друг? — спросил Цифф, даже не глянув на Аллегру.

— Да. Иначе я бы не привел ее сюда, — сказал Том.

Цифф подумал пару секунд над его словами, потом издал нервный, визгливый смешок.

— Ну, это конечно. Wilkommen[14].

Цифф шагнул к ним на свет. Высокий, но очень худой — казалось, его может согнуть порыв ветра, — редеющие крашеные черные волосы коротко подстрижены. И черты лица у него были утонченные, почти женские; мужества им прибавляли усы, аккуратно подстриженные по линии верхней губы и выкрашенные под цвет волос. Поверхлеленых твидовых брюк и клетчатой рубашки с желтым галстуком на нем был белый фартук. Рукава рубашки закатаны до локтей, тонкие пальцы правой руки отбивали ритм какой-то мелодии по тощей ляжке, в левой хозяин дома сжимал пульверизатор. Аллегра с удивлением отметила, что, будучи часовщиком, сам он часов не носил.

Аллегра пожала ему руку, и та показалась ей неестественно гладкой, даже скользкой. Она не сразу сообразила, что на руках у Циффа латексные перчатки.

— Я был очень расстроен, когда услышал прискорбное известие о твоем отце, — сказал Цифф, снова повернувшись к Тому и доверительно беря его за локоть. — Ты сам-то как?

— Нормально. Время лечит. Почти три года прошло.

— Так много? — Цифф сокрушенно покачал головой. — Нуты меня знаешь: я стараюсь не следить за временем. Это слишком тягостно для меня. — Он облизнул губы и опять издал писклявый смешок.

Глядя на круглое пятно у него за спиной на стене, где когда-то висели часы, Аллегра подумала, что, возможно, Цифф не шутил, когда объяснял Тому, почему купил этот дом. Может, он и впрямь. считал, что