– Проследи за ним.

– Сделаю.

– Как пробьешь адрес, отзвонись.

В действительности Пикассо звали Вадим Кручина. К великому художнику он не имел никакого отношения, родственников в Испании у него тоже не наблюдалась (да и откуда им там взяться, если был он подброшен в детдом полуторагодовалым младенцем), да и вообще был весьма далек от сюрреализма, модернизма, кубизма и прочих издержек современного искусства. Единственное, что ему хорошо удавалось, так это запоминать людей, входящих в заведение, – иначе, «срисовывать». Отсюда и погоняло Пикассо. Некоторых из клиентов, сверкавших лопатниками и представлявших интерес, он выслеживал, о чем лично докладывал Шатуну.

Пикассо незаметно вышел, как если бы растворился в клубах табачного дыма.

Подняв телефон, лежавший на столе, Павел Петрович набрал номер. В ответ прозвучали длинные гудки. Некоторое время он еще надеялся, что абонент все-таки отзовется, а когда стало ясно, что не суждено, – нажал кнопку «отмена». Правый уголок рта дрогнул: «Ах, вот оно что!»

Оставалось только убедиться в дурных предположениях.

Поднявшись, Шаталов зашагал в сторону выхода. Навстречу боссу, отделившись от стены, двинулся габаритный угрюмого вида мужчина с литыми плечами – его водитель, одновременно выполнявший и роль телохранителя.

– Куда едем, Павел Петрович? – негромко спросил он.

– Вот что, Макар, давай поехали на шоссе Энтузиастов.

– Как скажете.

Распахнув перед Шатуном дверь, Макар удивительно расторопно для своей массивной фигуры обогнал шефа и первым прошел на лестницу.

Большую часть пути Шатун проспал. Наблюдалась за ним такая особенность. Стоило ему лишь разместиться в кресле автомобиля, как тотчас на него наваливалась густая дрема, справиться с которой не было никакой возможности. Иной раз, открывая глаза, Павел Петрович видел лишь мелькание светящихся витрин, заставленных манекенами, спешащих пешеходов и бесконечный поток автомобилей. Хотя со стороны он мог выглядеть бодрствующим, даже глаз как будто бы не закрывал. В таком полузабытьи имелись определенные плюсы: пятнадцать минут дремы давали ему заряд бодрости на оставшиеся сутки.

Шатун мог ночи напролет передвигаться от одного заведения к другому, совершенно не ведая усталости, мог по нескольку дней не спать, простаивать на ногах, а некоторые из его приятелей вполне искренне считали, что он не спит вовсе.

Такая привычка у Павла Петровича выработалась двадцать лет назад, когда его поместили в пресс-хату к отверженным. Каждому из них арестантский мир уже вынес смертный приговор: единственное место, где они могли выжить, были изолированные камеры, тщательно охраняемые тюремной администрацией. К ним «на воспитание» отправляли наиболее упрямых отрицал. Изнасилованные, со сломленной волей, они впоследствии так же пополняли пресс-хаты, понимая, что дверь в воровское братство для них захлопнулась навсегда, невзирая на прежние заслуги. А зачастую именно они становились самыми деятельными участниками пресс-хат, как если бы в лице отрицал мстили всему воровскому миру. По замыслу тюремной администрации, Шатун должен был пополнить их ряды.

Формула выживания была проста – не спать!

Вооружившись заточкой, Шатун готов был в любую секунду отразить нападение. Отверженные, набравшись терпения, дрыхли по очереди, карауля его шконку. Паша знал, что достаточно ему лишь на мгновение смежить веки, как на него со всех сторон набросятся отщепенцы. Он тотчас будет сломлен, повержен, унижен и выброшен в изгои, чего не мог допустить, а потому он со злобой взирал на каждое подозрительное шевеление в камере.

В пресс-хате он сумел выжить, продержавшись без сна десять дней (потом еще долго не мог отделить реальность от грез). Вышел он еще более закаленным, получив несерьезное ранение в бок в тот самый момент, когда всего лишь на секунду смежил глаза (но именно этот удар спас его от дальнейшего бесчестия, пробудив). Разлепив глаза, Шатун прямо перед собой увидел изрезанное глубокими морщинами лицо, плотоядную щербатую улыбку – в глубине рта просматривались металлические зубы, – и ударил шилом под самый подбородок.

После десяти дней, проведенных без сна, в его организме произошли какие-то серьезные трансформации. Потеряв навсегда полноценный сон, Шатун компенсировал его тоннами прочитанных книг, сыгравших в его судьбе определяющую роль. Совершенно неожиданно для себя Павел сделал открытие, уяснив, что, кроме хорошей закуски и услужливых халдеев, имеется еще другая сторона бытия, куда он ни разу не захаживал: мир антикварных вещей. И однажды, заглянув в него ненароком, по воле случая, воровски, очарованный настоящим искусством, он уже не пожелал возвращаться обратно, сделавшись его преданным слугой. Здесь ему было до чрезвычайности удобно и комфортно, как младенцу в утробе матери.

И все-таки он никогда не отрекался от своей прежней криминальной жизни, помнил свою воровскую специальность – домушник.

Приоткрыв глаза, Шатун скомандовал:

– Макар, останови на углу вон того дома.

Водитель послушно притер машину к тротуару и в ожидании посмотрел на него, ожидая дальнейших распоряжений.

– Сиди здесь и дожидайся меня.

– Может, помочь, Павел Петрович? – с готовностью вызвался водитель.

Хмыкнув, Шатун ответил:

– Ребра никому ломать не нужно… В этом деле я разберусь как-нибудь без посторонней помощи.

В квартире Таранникова ему приходилось бывать дважды. Первый раз тот пригласил его к себе полтора года назад, когда ему серьезно прижали хвост какие-то нахальные гастролеры, после того как он продал картину Айвазовского за полтора миллиона долларов.

А случилось это так. Два интеллигентных человека с обворожительными улыбками и большими черными пистолетами потребовали у него половину вырученных денег. В полицию Алексей Таранников не мог пойти по той простой причине, что картина, приобретенная нелегальным путем, числилась в розыске. Так что в случае заявления в полицию он, кроме денег, мог потерять и свою деловую репутацию, а также вылететь с хлебосольной службы. Пришлось обратиться к своему старинному приятелю Шатуну, с которым имелась пара совместных проектов на сумму двести пятьдесят тысяч долларов и который чувствовал себя в криминальной среде куда вольготнее, чем карась в мутной воде.

Выслушав жалостливое повествование приятеля, Шатун милостиво согласился. Разумеется, подобная любезность стоила некоторых издержек, но это куда меньше того, что запрашивали милые интеллигентные люди с замашками отпетых гангстеров.

Паше Шатуну достаточно было лишь нарисоваться в обществе Таранникова, как от залетных ухарей остались только худые воспоминания. Похоже, они достаточно были наслышаны о его тюремных подвигах и о методах разговора с недоброжелателями, а потому просто не отваживались искушать судьбу.

Во второй раз Паше Шатуну довелось побывать в квартире Таранникова две недели назад, когда ему самому потребовалась содействие: захотелось прикупить неподалеку от Москвы землицы гектаров пять, где можно было бы построить дом, на крылечке которого достойно встретить надвигающуюся старость.

О решении префекта Таранников обещал сообщить вчерашним вечером, однако звонка от него Шатун так и не дождался. Подошел вполне подходящий случай, чтобы напомнить о себе.

Поднявшись на второй этаж, где располагалась квартира Алексея Таранникова, Шатун коротко позвонил в дверь. Однако квартира встретила гробовым молчанием. Кроме этой хаты, Таранников имел еще небольшой особняк за городом, где и пребывало его немногочисленное семейство – жена с дочерью. А эту квартиру он прикупил для приватных встреч. Сегодня была пятница, время для частных визитов, и оставалось только гадать, почему же он не открыл.

Что-то здесь было не так.

Отступив на полшага, Павел Шаталов осмотрел лестничный пролет: убедился, что подъезд оставался