— Ладно, Эрнан, не расстраивайся. Давай вместе их всех накроем. Пока не слишком поздно.

К отмеченному на карте Грихальвы «мирному» городу Сентла они вышли почти обычным боевым порядком. Впереди сновали натасканные на мавров еще на Кубе собаки, за ними шел знаменосец в окружении пешей охраны с огромными деревянными щитами, затем — арбалетчики колонной по четыре и лишь потом — стрелки с огромными, тяжелыми аркебузами. А замыкала колонну колесная артиллерия. Вот к артиллерии падре Хуан Диас и примкнул — вместе с братом Бартоломе де Ольмедо.

— А где наша доблестная кавалерия? — все время вертел головой монах. — И где сеньор Кортес?

Хуан Диас мысленно чертыхнулся. Детское простодушие вот только что, на днях угрожавшего доносом брата Бартоломе его просто убивало. Именно такой простодушный человечек едва не отправил его на костер восемнадцать лет назад. И именно такой простодушный слуга Церкви зажимал пальцы его ног в тисках, искренне веруя, что тем и спасается от скверны.

— Святой отец! Святой отец! — задергал его за рукав монах.

Хуан Диас вздрогнул и утер взмокший лоб.

— Что еще?!

— Как вы думаете, Иерусалим уже рядом?!

— Санта Мария… — схватился за голову Хуан Диас. — Вы можете не трещать?!

И только он хотел добавить что-нибудь порезче, как из ближайшего лесочка по правую руку раздался пронзительный разбойничий свист.

— Мавры! Мавры! — понеслось по рядам.

Падре дернул за рукав монаха, призывая пригнуться, и над его головой тут же вжикнула стрела. Хуан Диас рухнул на землю и понял, что Ольмедо так и стоит, непонимающе разинув рот.

— Чертов содомист! Что вы торчите, как хрен на площади?! — взорвался падре и дернул монаха за подол.

— А что вы ругаетесь?! — обиженно выдернул подол брат Бартоломе. — И где кавалерия Кортеса? Чего они ждут?

— Откуда я знаю, чего они ждут?! — вскочил Хуан Диас и повалил тупицу на землю.

Мавры ударили и справа, и в лоб, но если там, впереди их легко отбросил небольшой передовой отряд, то здесь, на правом фланге их было… — Боже! — тьма-тьмущая!

— Меса! — заорал главному канониру бывший мажордом Диего де Ордас. — Разворачивай пушки!

— А ну, в сторону, святые отцы!

Хуан Диас откатился от пушечного колеса и увидел, что сарацины уже вывели из леса дополнительные силы — с копьями, пращами и острейшими обожженными на огне дротиками… очень быстро… слишком…

— Матерь Божья! — панически взмолился он. — Помоги грешным рабам Твоим!

И едва он это произнес, сзади раздалось протяжное улюлюкание. Хуан Диас обернулся и обомлел.

Небольшой, в полсотни человек, отряд мавров налетел в тыл колонны, прямо на них, и, не успел падре вскочить, как его снова сшибли с ног, а горло обхватила тугая петля.

— Ольмедо! — прохрипел он. — Помоги!

Его уже волокли — прямо по земле, и лишь краем глаза падре успел заметить, как яростно орет на пушкарей Меса, показывая пальцем в сторону плененного Диаса.

— Гос-по-ди… при-ми… ду-шу…

И тогда что-то ухнуло, лицо обдало жаром, и все разом остановилось.

Лишь спустя вечность, не понимая, ни где он, ни что с ним, Хуан Диас все-таки сумел перевалиться на живот, ослабить петлю и, надрывно кашляя, сесть. В глазах плыло.

Он тряхнул головой и, продолжая кашлять, огляделся. Колонна была безумно далеко, в доброй сотне шагов, и вокруг лежали поверженные одним-единственным залпом пушкарей тела мавров.

«Чертов Кортес… — подумал Хуан Диас. — Стратег паршивый… не мог вовремя кавалерию подтянуть…»

Он попытался встать, но его тут же стошнило, и падре, как был, на четвереньках, потащился в сторону своих. А вокруг — впереди, справа, слева, повсюду — невидимые глазу ядра все прорубали и прорубали в рядах врага целые «просеки». И ошарашенные мавры, пытаясь показать, насколько они бесстрашны, бросались вперед, кричали что-то гневное и презрительное, кидали в воздух горсти песка и соломы… и тут же гибли.

Хуан Диас дотащился до пушкарей, все еще кашляя, развязал дорожный мешок брата Бартоломе и достал мех с вином. Ослабил кожаный шнурок. Глотнул. Огляделся.

Монах стоял на коленях, уткнувшись лбом в дорожную пыль, и протяжно, истерично подвывал.

— Сеньора! Наша! Милостивая! Не позволь погибнуть! Не увидев стен! Твоего священного Иерусалима!

Падре Хуан Диас грязно выругался и глотнул еще. Полегчало.

«Иерусалим… — горько подумал он, — где он, этот Иерусалим?»

Ответа не было, и падре вдруг подумал о том, что еще не встретил на этой земле ни одного иудея, — ни в одной из трех экспедиций. Только мавры…

Падре глотнул еще и еще, в голове поплыло, и он как-то особенно ясно осознал, что там, где совсем нет евреев, не может быть и священного города Иерусалима. В принципе.

«Да, и сарацины ли эти дикари? — усмехнулся он. — А если не сарацины, то кто? Китайцы? Русские? Персы?» Падре перебрал всех, кого создал для покорения и постепенного одомашнивания Господь, и понял, что не знает.

Иц-Тлакоча колотило; руки, ноги, плечи — совершенно помимо его воли — тряслись, как во время сильной болезни. Он впервые увидел Четвероногих и Тепуско, швыряющих большие круглые камни на десять полетов стрелы и был потрясен их яростью и силой. Но самое жуткое, что он понял: мертвецам- кастиланам пленные не нужны. Нет, семь человек они взяли, но приносить их с воинскими почестями в жертву своим богам вовсе не собирались, а, напротив, оставили жить и теперь, как сообщили разведчики, поджаривали им пятки в углях, расспрашивая о чем-то через своего пугливого переводчика.

— Я пойду к ним, — все более мрачнея с каждым криком пленных, повернулся он к вождю города Сентла.

— Они тебя убьют.

Иц-Тлакоч поджал губы.

— Нам нужно собрать своих павших.

— Как хочешь. Ты — военный вождь, тебе и решать.

Иц-Тлакоч глубоко вздохнул, с трудом вытащил из колчана три стрелы с белым оперением, развернул их остриями вниз и, преодолевая дрожь, направился к выходу из леса. Осторожно, так, чтобы не наступить в разбросанные повсюду кишки и оторванные головы, прошел около двухсот шагов и замер, давая время увидеть его и понять, что он пришел говорить.

Вблизи мертвецы были просто ужасны. Заросшие бородами — такими густыми, словно жили уже триста лет, часть — то ли седые, то ли какие-то линялые, с белыми обескровленными лицами они загомонили, начали тыкать в него пальцами, а потом самый главный, подзывая Иц-Тлакоча, махнул рукой.

— Иди сюда, сарацин!

Вождь осторожно шагнул вперед. По правилам они должны были встретиться на середине. Но мертвец, похоже, или не знал правил или уже считал себя победителем.

— Давай-давай, Иц-Тлакоч! — засмеялся предводитель. — Не бойся!

Услышав свое имя, Иц-Тлакоч вздрогнул и вдруг вспомнил эти паршивые пять рулонов полотна и сорок медных топоров, за которые поддался на уговоры Мотекусомы.

«Вонючая лисица! — стиснул челюсти Иц-Тлакоч. — А я ему поверил! Другом своим называл!»