увидел мой сосок прежде, чем узнал, как меня зовут?

— Обещаю, я тебе не помешаю, — говорит мама, выводя меня из транса.

— Мам, я не могу больше говорить. Мне надо подготовиться к завтрашнему дню.

— Что?

— Да, мне надо будет просмотреть кучу файлов, — говорю я, стараясь не обращать внимания на лязганье и удары внизу. — Завтра мне надо встать пораньше, придется проработать массу файлов с делами всех этих надутых администрашек.

— Хорошо, — отвечает она тоном, говорящим: «Лучше бы я не спрашивала», ее коробит, когда я употребляю жаргонные слова.

— Ну, тогда пока. Еще поговорим.

— Да. Не изматывай себя на этой работе.

— Я не изматываю. Все в порядке.

— Пока. Люблю тебя.

— Пока, мам, — говорю я. — И я тебя люблю.

Если все остальное — вранье, то эти три слова всегда правда.

Так, а теперь я навешу вам на уши лапшу про Эдама.

Во многих отношениях он идеал бойфренда.

Начнем с самого главного. Он адвокат. Что особенно радует маму.

И он никогда не смотрит на других женщин.

Никогда не говорит, что мне надо немного сбросить вес.

Никогда не портит воздух в постели и не оставляет поднятой крышку унитаза.

Никогда сразу после секса не отворачивается и не засыпает.

И никогда в два ночи не старается выдернуть из-под меня одеяло, мешая спать.

Никогда не предлагает провести ночь под футбольную видеозапись или еще что-нибудь такое же чудное, связанное со спортивной формой, наручниками или шоколадными плитками «Марс».

Фактически он не делает ничего.

Дело в том, что, несмотря на все его безусловные достоинства, делающие Эдама совершенным другом, у него все же есть один существенный недостаток.

На самом деле его не существует.

Я его выдумала.

Именно. И конечно, здесь возникает проблема взаимоотношений, и немалая.

Но не могу же я пойти к семейному консультанту и сказать: «Видите ли, мисс консультант, проблема в том, что Эдам упрямо отказывается материализоваться».

— Не беспокойтесь, Фейт, — ответила бы мне консультантша, — такое встречается довольно часто. В результате продолжающегося кризиса мужского самосознания многие мужчины в наши дни испытывают трудности, связанные с их существованием. Когда они нужны, рядом их не оказывается.

И что бы она мне прописала? Курс терапии от отсутствия присутствия?

Если уж начистоту, бойфрендов я выдумывала себе и раньше. И выглядели они вполне реально. Вообще-то у них были настоящие глаза, настоящие носы, настоящие рты, настоящие пенисы. У многих были даже настоящие волосы и настоящие зубы.

Но они никогда не были теми мужчинами, которых я воображала. Их ли в этом вина или моя — не знаю.

Знаю только, что каждый раз, когда я встречала кого-то, кто, как я чувствовала, мог бы стать Тем Единственным, мое воображение всегда брало верх над действительностью.

Был Поль, мой школьный друг, который, как я воображала, никогда ничего не расскажет своим друзьям.

Был Джеймс, мой отпускной роман, который, как я воображала, никогда меня не бросит.

Был и Конрад, с которым я познакомилась в очереди на почте и который, как я воображала, шутил, говоря, что это его настоящее имя.

Все дело в том, что, когда вы влюбляетесь, в голове у вас возникает определенная картина. Портрет того человека, с которым вы сейчас. Фантастическая картина — может быть, и не полная фантазия, но все же фантазия.

Вы берете несколько его черт и увеличиваете их. Но этот человек отличается от того, кто с вами на самом деле и которого вы начинаете по-настоящему узнавать только тогда, когда дымка влюбленности, затуманивавшая вам глаза, начинает рассеиваться.

Однажды я прочитала об этом в журнале «Лоск». В статье бешеной тетки Марты «Что-то Там», она называла это эффектом гало. Как это получается, что у нас складывается неправильное представление о мужчине через несколько секунд после знакомства, и именно таким мы видим его всю оставшуюся жизнь?

В общем, я стараюсь объяснить, что если бы у меня и был друг, то я бы все равно представляла его кем-то другим. Кем-то, кто лучше его.

Кем-то, кого я могла бы любить.

Кем-то, кто любил бы меня.

А на самом-то деле, что мы имеем в сухом остатке?

Я — дрянная девчонка, которая врет матери. Вы, наверное, уже сыты по горло. И ругаетесь на чем свет стоит.

Но все же послушайте меня, прежде чем ругаться.

Я же вру по одной простой причине.

Я хочу помочь матери.

Знаете, еще когда я только окончила университет, она приставала ко мне, почему у меня нет друга. Она все время твердила мне, что если я «не интересуюсь мальчиками» (так мама кодирует слово «лесбиянка»), то мне лучше сказать ей об этом. И сколько бы я ни говорила ей о том, что я интересуюсь мальчиками, но что мне просто нравится жить одной, она мне не верила.

С мамой всегда так. Когда я говорю ей правду, она думает, что я вру, а когда вру, она думает, что это правда.

Во всяком случае, я притворилась, что встретила парня по имени Эдам, потому что она стала плакать. Плакать по-настоящему. С завываниями, всхлипами и стонами, уже плохо что-то соображая. Эти звуки перенесли меня назад, в ту неделю, когда только что умер папа. Тогда фоном ко всему был этот горестный саунд-трек, полный сипов и всхлипов.

Это случилось несколько месяцев назад. Когда у мамы приступы хандры, она просматривает старые домашние видеопленки и с маниакальным рвением занимается уборкой. Я знала: единственное, что может вывести ее из этого состояния, это хорошая новость, но хороших новостей у меня не было, к тому же я тогда выпила и не могла связно думать, поэтому просто брякнула.

У меня теперь есть друг.

Он адвокат.

Его зовут Эдам.

И сработало.

Плач прекратился.

Поэтому каждый раз, как только он начинается снова, я говорю что-нибудь об Эдаме, что, дескать, он пригласил меня на обед в классный ресторан или еще что-то в этом роде, и не успела я опомниться, как оказалась втянутой в отношения с человеком, который от макушки до пят лишь моя выдумка.

Но мне хочется, чтобы меня считали оптимисткой. Я из тех девушек, что видят бокал полу- наполненным, а не полупустым, и не считаю, что ситуация с Эдамом безнадежна, несмотря даже на небольшой технический сбой. У меня такое чувство, что над отсутствием Эдама просто надо хорошо