какого-нибудь оружия.

Вооружаюсь зонтиком. Может быть, мне удастся проткнуть им этих негодяев. И я опять слышу этот звук.

Легкий прерывистый вдох, но на этот раз он сопровождается таким же легким всхлипом. Такое впечатление, что ему больно. Может быть, он обладает какими-нибудь секретными сведениями и его пытают агенты тайной правительственной службы.

Я раздумываю, надо ли вызывать полицию, но и стационарный телефон, и мобильник остались в гостиной. Поэтому если кто-то и может спасти Эдама от ужасных злодеяний, ему угрожающих, то только я сама.

Стараюсь сдержать дыхание, потому что я уже в дюйме от двери. С зонтиком в руке. Чувствую прилив угрызений совести за вчерашнее. За то, как взвалила на Эдама всю вину за свое увольнение.

«Не беспокойся, Эдам, — произносит в моей голове голос некоей кинозвезды, — я спасу тебя».

Я жду у косяка двери, прислонившись к стене, направив зонтик острием в потолок на манер винтовки. И снова слышу вздох Эдама.

Голос полон безнадежности и отчаяния.

Пора.

Я больше не могу этого выносить. И я вхожу в комнату.

Прикладываю ладонь к двери и медленно, надавливая, открываю ее. Сначала я никого не вижу. Потом вижу включенный телевизор с отключенным звуком.

Идущая программа как-то странно мне знакома. Что само по себе странно, потому что я никогда не вставала в двадцать минут седьмого утра.

Потом я понимаю, что это за программа.

Это «Система йогазмических тренировок», записанная на диске.

Это моя сестра. Или, точнее, в данный момент зад моей сестры. Лица ее не видно, тело сложено пополам и просунуто вниз между ногами.

Я толкаю дверь, и она открывается шире.

Никаких злоумышленников.

Никаких грабителей, никаких шантажистов или правительственных агентов.

Только Эдам, сидящий на диване, в полнейшем неведении о том, что его подруга с зонтиком в руке стоит в двух метрах за его спиной.

Он кричит.

А может быть, и нет.

Я начинаю понимать, что те звуки, которые я слышу, на самом деле не крик. Это кое-что другое. Кое- что, сопровождаемое резкими движениями его правого плеча.

Правой руки.

На конце которой находится пять пальцев.

Которые…

— О, — тихо постанывает он, — о, да!

Он мастурбирует!

— Эдам, — говорю я, — что ты делаешь?

Он подпрыгивает. Затем каменеет. Потом встает. Поворачивается ко мне. Трусы болтаются на лодыжках, а его компас уже показывает на юг.

Он смотрит на меня. На мой зонтик.

Я уж думаю, не применить ли мне его. Именно сейчас он может нанести Эдаму серьезный урон.

— Я… я…

— Мастурбировал под видеозапись моей сестры.

Тут он делает то, чего я никак от него не ожидала.

Он улыбается. И говорит: «Да». Как будто его совсем не волнует, что я только что застала его со спущенными трусами и рукой, сами знаете где.

И он начинает смеяться, по-видимому ожидая, что я присоединюсь к нему!

— Ты… — я в бешенстве. Стараюсь подобрать оскорбление пообиднее: — Мастурбант!

— Ну что же, — говорит он, поднимая обе руки в знак полной капитуляции, — вполне согласен с таким определением.

Солгал бы, что ли, чтобы обелить себя. Или попытался хоть как-то смягчить ситуацию. Или сделал бы вид, что чуть-чуть смущен, а он выдает самое неуклюжее из всех возможных оправданий:

— Я не мог заснуть.

— Ты не мог заснуть?

Наконец до меня доходит. Считается, что в такой момент остается только одно — порвать с мужчиной. Ведь из-за него я уже потеряла работу. И теперь я поймала его с другой женщиной. Хорошо, пусть эта другая женщина даже не знает обо всем этом, пусть она в двухстах километрах отсюда. Но это же моя сестра. И не могу я оставаться с человеком, который даже не скрывает, что использует ее для удовлетворения своей похоти, который не желает ограничиваться воображаемым образом и тайными фантазиями, но, по сути, открыто трахает ее перед экраном телевизора с идущей видеозаписью. На моем диване.

Но я уже знаю, что опять пущу его в свою постель. Потому что иначе мне придется рассказать всю правду маме и моей сестре, возбуждающей в мужчинах такое страстное желание. Сейчас я себя ненавижу. Ненавижу свою слабость. Себя ненавижу больше, чем Эдама. Потому что, хотя Эдам и развратник, он, по крайней мере, честен. По крайней мере, может принимать себя таким, какой он есть.

Поэтому какое-то время мы ссоримся, но потом идем в постель, где я лежу, бессмысленно уставившись в потолок, пока не приходит пора вставать.

Когда Эдам уходит на работу, звонит мама.

Спрашивает меня о работе, я отвечаю, что все нормально. А что еще я могу ей сказать? Не говорить же, что меня выгнали с работы, о которой она даже не знает.

Потом она начинает говорить о свадьбе Хоуп.

— Ты уже купила комплект, чтобы надеть на ее свадьбу?

— Нет, мама, у меня не было на это времени.

— Разве это не замечательно? — продолжает она. — Я уверена, что ты ждешь не дождешься встретиться с Джейми.

— Конечно, — соглашаюсь я. — Жду не дождусь.

— Хоуп звонила вчера. Сказала, что собирается послать тебе приглашение на девичник. Он будет в Париже. Ну не замечательно ли?

— Конечно, замечательно, — говорю я, уже гадая, как мне выбраться из всего этого.

Затем внезапно она произносит:

— Осталось три дня.

— До чего?

— До выходных, когда я встречусь с Эдамом.

— Ах, да, — говорю я. — Я и забыла.

— О, Фейт, я так горжусь всеми вами. Все мои дети добились таких успехов.

— Да, мам, я знаю. Знаю.

День длится бесконечно долго. Я сижу перед телевизором, ничего не делая. Фрэнк слушает музыку. Но сейчас она уже не громкая. И это не тяжелый металл. Честно говоря, музыка мне приятна. Успокаивает. Я знаю эту песню. Поет Эл Грин. У отца был его альбом. Альбом самых популярных хитов. Он заводил его громко и все время хотел, чтобы мама потанцевала с ним, но она всегда просила его отстать, потому что у нее много дел.