Мой рот, возможно, тоже приоткрыт, но голова остается неподвижной, как бы говоря: «О Господи, как же мне выбраться из всего этого».

— Это ты? — спрашивает она и затем поясняет той, что ниже ее и старше: — Это моя сестра.

— Не может быть, — говорит эта женщина, которой не мешало бы побрить подбородок. Она оглядывается в поисках того, кто здесь должен проводить мероприятие. Наверняка это Паоло. Это он отвечает за все рекламные кампании в торговом зале. Он из Барселоны. Гей, конечно. И если он меня увидит, от маски, за которой прячется мое истинное лицо, ничего не останется.

— О Господи, — говорю я, вновь обретая дар речи. — Это ты. Боже! Как это тебя сюда занесло?

Конечно, я знаю, как ее занесло сюда, но что-то же говорить надо. И, поговорив со мной еще в том же роде, она с подозрением смотрит на меня:

— Ты что, работаешь здесь?

Неизвестно почему я веду себя так, как будто это самая забавная шутка, какую мне когда-либо приходилось слышать.

— Работаю? Здесь? Ну и шутки у тебя. Просто смешно. Работаю здесь!

Что за чушь я несу? После трех лет разлуки встретилась с сестрой, а веду себя, как лунатик в бреду. Но что я могу ей сказать? Правду. Нет.

Да, правду. Надо очиститься от всего этого вранья. И начать надо прямо сейчас. Составить протокол. В широком пространстве торгового зала, освещенная слепящими магазинными лампами, я загнана в ловушку, рядом не менее десяти человек знают, что я работаю здесь, и видят мою встречу с второразрядной знаменитостью, которая, оказывается, моя сестра, и с бородатой женщиной. Я так же обыденна и неприметна, как горилла в балетной пачке. Сейчас не то время и не то место, чтобы лгать.

— Нет, работаю в «Колридж комьюникейшн». Это агентство по связям с общественностью. Наверное, мама тебе говорила. По средам я заканчиваю рано и сегодня решила немного пройтись по магазинам.

Чувствую себя хуже некуда. Меня мучают болезненные уколы. Но это не уколы совести, что-то колет меня по-настоящему. И я вспоминаю: это же моя бирка с именем. Булавка осталась не застегнутой.

Я закусываю губу и криво улыбаюсь, превозмогая боль.

С секунду она с сомнением разглядывает меня, скользя глазами вверх и вниз по моей форменной одежде. На самом-то деле это не то чтобы совсем форма, это не те белые халаты, которые носят девушки из лечебной косметики. Это просто черная футболка и черные брюки, которые сами по себе, без карточки с именем, не являются доказательством моей принадлежности к магазину.

Но она догадывается, что здесь что-то не так. Может быть, благодаря своим йогазмическим тренировкам внешне она и изменилась, но взгляд остался тем же бритвенно-острым.

А все должно было случиться совсем не так.

Три года я думала, что будет, если я опять встречусь с сестрой, и представляла, как я стану выговаривать ей за то, что она бросила всех нас. Она не выдержит и расплачется, станет просить прощения, и тогда я проявлю великодушие и обниму ее, и после этого у нас все будет хорошо.

Но вот я стою и психую, цепенею от страха, стараясь не обращать внимания на булавку, впившуюся мне в ногу.

Боковым зрением я вижу костлявую фигуру Лорейн, движущуюся в нашем направлении.

Черт!

Надо что-то придумать.

Что-нибудь.

Ну хоть что-нибудь.

Я наклоняюсь вправо и оказываюсь за большой колонной. Меня не видно.

— Что с тобой? — спрашивает меня Хоуп. Уголки губ у нее ползут вниз, выражая участливое изумление.

Я с силой тяну ее за руки, подтаскивая к себе и вытягивая из поля зрения всевидящего ока Лорейн:

— Да… да… прости. Это все мое колено. Иногда оно вдруг… начинает страшно болеть. Я его повредила, когда играла в бадминтон. Надо сходить к врачу.

Сестра смотрит на меня так, будто я самый забавный номер программы. Но мне до этого нет дела. Все, что меня сейчас волнует, это моя тайна.

Ничего не подозревающая Лорейн шагает мимо нас своей дерганой походкой и направляется к эскалатору. Я с облегчением вздыхаю, потом одариваю Хоуп невинной улыбкой, стараясь отвлечь ее внимание. Говорю, показывая на книги и ди-ви-ди, разложенные для автографов:

— Ну что же, мне, наверное, лучше оставить тебя.

— Ну что ты, — отвечает она. — Останься. Мне бы очень хотелось, чтобы ты осталась со мной.

— Не могу. Не могу остаться… потому что… потому что мне надо идти… надо покормить… собаку, — замечательно. Я не только выдумала себе работу и занятия бадминтоном, среди моих выдумок оказалась и собака.

— Собаку?

— Да, — говорю я. — На самом деле это собака моей лучшей подруги. Подруга уехала на месяц в отпуск, и собака у меня.

— Она оставила собаку на месяц?

Господи, она что, из Королевского общества защиты животных?

— М-м-м, да. Дело в том, что, если я не вернусь и не покормлю его, ну, ты же понимаешь, он… умрет.

— Умрет?

— Да, умрет. У этого пса гипергликемия. Он должен есть что-нибудь с высоким содержанием углеводов примерно каждые шесть часов, а иначе… фьють — и его нет. Умрет. Нет, в самом деле, мне лучше пойти…

— Фей-и-ит, — голос Паоло заставляет мое сердце замереть. Нет, правда, секунд пять проходит прежде, чем оно начинает биться снова.

— Паоло, — вскрикиваю я, оборачиваясь, чтобы поприветствовать своего как бы давно потерянного и вновь обретенного испанского друга. Паоло смотрит мне на то место, где полагается висеть карточке с моим именем, и, прежде чем он успевает вступить в разговор своим тягуче-скрипящим испанским сапогом, я ему подмигиваю и говорю:

— Не видела тебя целую вечность. Что, черт возьми, ты здесь делаешь?

Совершенно сбитый с толку, он смотрит на меня и затем отвечает таким тоном, как будто говорит: «Что за игру ты ведешь? «:

— Я здесь р-р-работаю.

Хоуп смотрит на меня вытаращив глаза. И я понимаю, что все еще продолжаю подмигивать.

— Черт подери эти идиотские контактные линзы, — говорю я и надавливаю пальцами на глаза. — Честно, мне не надо было отказываться от очков.

— Ладно, — обращается Паоло к Хоуп. — Нам пор-р-ра.

По его подобострастному тону я понимаю, что он предлагает ей пойти к столу надписывать книги. И в самом деле, там уже стала возникать очередь из ее поклонников, толкущихся группками и пребывающих в йогазмически-радостном расположении духа.

— Хорошо, — говорит Хоуп. — Одну минуту. Паоло кивает и удаляется, подозрительно на меня поглядывая. Одну минуту!

Я не могу ждать ни минуты. Мне надо немедленно отсюда убираться, а то может произойти самовозгорание от стыда.

— Мне надо успеть на ночной поезд в Лондон. Может быть, встретимся как-нибудь потом? Как в добрые старые времена.