сладкоголосию лирических поэтов.

В день восемнадцатилетия, когда он был внесен в гражданские списки и стал эфебом, умерла мать. Никогда ему не забыть того дня, когда она лежала, обращенная лицом к порогу, а над дверью со стороны улицы в знак траура висели ее поседевшие, увядшие к старости волосы...

Едва истресканная от зноя земля приняла глиняный гроб и немногочисленные родственники крикнули прощальное 'Хайре' и заспешили по домам, чтобы очиститься от осквернения, как к Эвбулиду подошел космет1 и сказал, чтобы тот поспешил на торжественную клятву эфебов.

Вдвоем они наскоро совершили очищение, без которого нельзя ни общаться с другими людьми, ни входить в храм, и направились в храм Аглавры.

Сколько лет прошло с того далекого боэдромиона, когда он стоял в полном вооружении со своими товарищами, мешая со слезами слова клятвы. Может, потому, что чутье его было обострено смертью матери, каждое слово стало ему святым и запомнилось до сих пор.

- Я не наложу позора на это священное оружие, — торопливо зашептал Эвбулид, мысленно сжимая в руке древко копья, — и никогда не покину своего товарища в битве, где бы я не стоял. Я буду сражаться за моих богов и за мой очаг и оставлю после себя отечество не умаленным, но более могущественным и сильным. И сам и вместе со всеми я буду разумно повиноваться всем правящим и разумно подчиняться законам в будущем. Я не допущу нарушения, их и буду сражаться за них и один, и со всеми. Я буду чтить отечественные святыни. Да будут свидетелями клятвы боги Аглавра, Гестия, Энно, Энналий, Арес, Афина Воительница, Зевс, Фалло, Авксо, Гегемона, Геракл, границы моего отечества, пшеничные и ячменные поля, виноградники, оливки и фиги!

После этого в течение двух лет Эвбулид вместе с другими юношами из бедных семей готовился стать гоплитом, с завистью глядя на обучавшихся на всадников сыновей купцов, судей и архонтов.

Четыре обола в день — невелика плата за пролитый на учениях пот, а порою и кровь, да и те по обычаю отбирали следившие за нравами и дисциплиной софронисты, покупавшие для эфебов все необходимое.

И все-таки это было самое счастливое и беззаботное время после детства, его последние месяцы перед самостоятельной жизнью в общительных, гостеприимных и вместе с тем глухих и бесчувственных к чужим бедам Афинах.

Софронисты ежедневно выдавали им по лепешке с мясом и сыром, лук, репу, вино, и эфебы не беспокоились о своем завтрашнем дне.

Единственное, что заботило их в то золотое время, — это где приятнее провести очередной вечер после насыщенного учениями и занятиями в палестре дня. Измученные придирками гопломахов, делавших из них настоящих гоплитов, а также акониста, токсота и афета1, одни эфебы по вечерам продолжали учиться философии и красноречию во время дружеских бесед с учеными. Другие, благо никто не обязывал юношей жить в казарме, предпочитали иные развлечения, направляясь в сомнительные заведения, где проводили

приятные часы с флейтистками и за игрой в кости или коттаб2. Иные не брезговали ночными дебошами, наводившими страх на припозднившихся афинян.

Бывал Эвбулид и с первыми, и со вторыми, и с третьими.

Однажды, когда они с группой эфебов, громко смеясь и подшучивая друг над другом, шли из палестры в квартал Мелите, где у хозяина харчевни 'Нектар Олимпа' водилось недорогое вино, навстречу им попалась афинская семья, идущая в храм.

Семья как семья — пожилые родители и их хорошенькая дочь. Шли они, не спеша, благоговейно поглядывая на своды храма. И тут девушка, сторонившаяся эфебов, неожиданно взглянула на Эвбулида и улыбнулась то ли ему, то ли своим мыслям.

Она улыбнулась так хорошо, что Эвбулид растерялся и, отставая от друзей, заробев, тоже улыбнулся девушке. И она — на этот раз он уже точно знал, что эта улыбка предназначалась ему, — улыбнулась во второй раз. Тут же Эвбулида подхватили под руки эфебы и, смеясь, продолжили свой путь.

             - Видали этих троих? — воскликнул один из них по имени Фемистокл.— Это мои соседи. Между прочим, старик, будучи архонтом, двадцать лет назад спас Афины от голода. Он не дал купцам взвинтить цены на хлеб, и самое удивительное — ни одна драхма в те страшные месяцы не прилипла к его рукам. Мог стать самым богатым человеком города, а теперь — почти нищий. Но дочь его какова, а? Красавица! —