монокль, начисто вытер и спрятал в карман. — Ты бы и его с удовольствием выменяла на деньги… как и Пески. Иногда ты изумляешь даже меня, Флетчер!

Мисс Флетчер только пожала плечами.

Блэкберн вынул другой монокль и укрепил его на глазу.

«Эй, эй! — спохватился я. — Что я упустил из виду?»

Я почти сразу сообразил, что именно. Я по-прежнему явственно видел внизу множество следов — и Блэкберна, и мисс Флетчер. То бишь у меня на носу по-прежнему сидели Линзы Следопыта. Чертыхнувшись про себя, я торопливо стащил их и сменил на Линзы Окулятора.

Блэкберн сразу превратился в живое черное облако. Оно потрескивало разрядами, выдавая ауру такой потрясающей силы, что я аж заморгал, не выдерживая слепящего мрака.

Если у него была подобная аура, то какую же, спрашивается, испускал я?

Темный Окулятор вновь улыбнулся, разворачиваясь точно в том направлении, где мы все прятались.

Его монокль выдал страшенную вспышку.

И я немедленно отключился.

Спорю на что угодно, вы уже все просчитали на три хода вперед и потираете ручки, готовясь обнаружить меня привязанным к алтарю для жертвоприношения. К несчастью, должен вам сообщить, что вот тут вы ошибаетесь. До этого судьбоносного момента наша история еще не добралась.

Обиделись? Расстроились? Разочарованы? Если да, значит, я достиг поставленной цели. Так вот, прежде, нежели швырять эту книгу о стенку, вам следует кое-что понять в отношении искусства рассказчика.

Кое-кто думает, что писатели создают книги потому, что у них, то есть у нас, богатое воображение, помноженное на желание поделиться своим взглядом на вещи. Другие люди полагают, будто нас распирают обалдефигительные истории, требующие письменного изложения, и мы хватаемся за перо и бумагу в приступах творческого недержания.

Те и другие, чтобы вы знали, абсолютно не правы. Мы пишем книги по одной простой и веской причине: мы, писатели, обожаем мучить людей.

К настоящим физическим пыткам в цивилизованном обществе относятся неодобрительно. По счастью, сообщество литераторов успело открыть, что художественное творчество предоставляет гораздо более действенные средства причинения боли. Сочиняя свои истории, мы на самых законных основаниях предаемся наиболее изощренным издевательствам и надругательствам над своими читателями. Какое блаженство!..

Возьмите, к примеру, хотя бы прилагательное, которое я только что употребил: обалдефигительный. На самом деле такого слова нет, я его только что выдумал. Спросите, зачем? А меня забавляет мысль о том, как тысячи читателей схватятся за словари и будут их долго и упорно листать, отыскивая это дурацкое слово.

Еще авторы нередко развлекаются тем, что создают удивительно милых, очаровательных персонажей, а потом с чувством, с толком, с расстановкой принимаются терзать их и мучить.

(Например, швырять несчастных в жуткие подземелья, кишащие гнусными Библиотекарями.) Тем самым они заставляют читателей натурально болеть и переживать за бедняг.

В общем, сермяжная правда состоит в том, что писателям нравится пускать людям за шиворот муравьев. В противном случае наши книги были бы населены сплошь беленькими и пушистыми очаровашками, уютно и весело отмечающими нам на радость свои дни рождения.

Надеюсь, теперь вы догадываетесь о причине, побудившей меня — одного из самых состоятельных и известных жителей Свободных Королевств, — взяться за перо и написать книгу. Для меня это единственный способ убедить вас — все человечество — в том, что никакой я не герой-спаситель, которого вы склонны видеть во мне. А если вы все-таки упорно не желаете мне верить, задайтесь одним простым вопросом: сделается ли писателем действительно добрый и порядочный человек?

Ответ, по-моему, очевиден.

А еще — я-то знаю, чем кончится эта история. Знаю, что на самом деле случилось с моими родителями. И в чем состояла тайна Песков Рашида, мне тоже известно. И про то, как в итоге я оказался подвешен над провалом с кипящей лавой, привязан к горящему алтарю, вынужден разглядывать свое отражение в кривом, надтреснутом кинжале Библиотекарского палача.

Но повторяю в который раз: нехороший я человек. Поэтому ни о чем из вышеперечисленного я вам рассказывать не собираюсь. По крайней мере, пока.

Итак, продолжим.

— Не могу поверить, что это я так сглупила, — прорычала Бастилия.

Я заморгал, медленно возвращаясь к реальности, и ощутил под собой какую-то твердую поверхность.

— Надо было мне догадаться насчет ауры Алькатраса, — продолжала Бастилия. — Это же было так очевидно!

— Он ведь только-только начал пользоваться Линзами Окулятора, Бастилия, — сказал Синг. — Ты не могла знать, что у него уже появилась аура.

Она мотнула головой.

— Я допустила оплошность. Мне просто было слишком сложно начать думать об этом кретине как об Окуляторе. Он же вообще ни черта не знает!

Я застонал и приподнял веки. Надо мной был весьма невыразительный каменный потолок. Твердая поверхность, на которой я лежал, оказалась каменным же полом. Очень недружественным и неуютным.

— Что случилось? — спросил я, потирая лоб.

— Линзы Шокера, — сказала Бастилия. — Ну, вернее, не Линзы — монокль. Они вызывают вспышку света, которая сносит с катушек любого, кто смотрит в это время на Окулятора.

Я кое-как привел себя в сидячее положение и проворчал:

— Надо будет такие же себе раздобыть.

— Ими очень трудно пользоваться, — сказала Бастилия. — Тебе не справиться.

— Спасибо за веру в мои силы, — буркнул я.

Оглядевшись наконец, я увидел, что мы были заключены в камеру. Вернее, в закуток опять же средневекового подвала. В одной стороне виднелась охапка соломы, выданная нам, вероятно, в качестве подстилки. Так называемые удобства были представлены ведерком возле стены.

Не хотел бы я на сколько-нибудь длительное время задержаться в подобном местечке. Особенно в компании, где есть и мальчики, и девочки.

Я поднялся, хотя и не без труда. У меня отобрали куртку, у Синга — баул с оружием, а у Бастилии — ее знаменитую сумочку.

— Там, снаружи, есть кто-нибудь? — спросил я негромко. Три стенки в нашей камере были из камня, а четвертая была этак в современном стиле забрана железными прутьями. В целом все смахивало на клетку.

— Один стражник, — сказала Бастилия. — Воин.

Я кивнул, после чего вдохнул поглубже и подошел к решетке. Положил руку на прутья и привел в действие свой Талант.

То есть, скажем так, попробовал.

Ничего не произошло.

— И не получится, — фыркнула Бастилия. — Эти прутья сделаны из Стекла Усилителя. На него не действуют ни Таланты Смедри, ни могущество Окулятора.

— Угу, — сказал я, отнимая руку.