заживо людьми. Его передернуло, и он резко отвернулся от сверкающей глади. Если раньше его и одолевала безумная мысль прогуляться по поверхности, то теперь она куда-то бесследно исчезла.
— Знаешь, Мартин, а ведь я тоже здесь за неподчинение, — совершенно неожиданно сказал флай- лейтенант.
Мартин удивленно уставился на него.
— К чему это, лейтенант? — имя Рональд никак не вязалось с Райлером, и Мартин продолжал называть его просто по званию.
— Слышал о флай-командоре Павлевски?
Мартин кивнул, но, сообразив, что закрывший глаза Райлер его не видит, сказал:
— Конечно.
— Это был мой отчим.
Мартин вовремя остановился, чтобы не присвистнуть. Кто ж в Империи не знал победоносного Павлевски. В свое время одно его имя повергало врагов в уныние, а до энергов никто не мог нанести ему поражения. Мартин вспомнил волевое лицо, точеный аристократичный профиль человека, так часто показываемого по имперским каналам. Чтобы лежащий перед ним Райлер имел хоть что-то общее с этим легендарным символом военной мощи Империи?
— Да, отчим. Он женился на моей матери, когда я еще был совсем ребенком.
— Не самая плохая партия, лейтенант.
Райлер немного помолчал и выдавил сквозь зубы:
— По мне, это была самая большая ошибка в ее жизни. Думаешь, Павлевски герой? Военный гений? — Не дождавшись ответа, он продолжил: — Да, так и есть. Он был величайшим стратегом, талантливым командиром и… — тут Райлер выдохнул, — самой большой сволочью, которую я встречал.
После этого флай-лейтенанта словно прорвало.
— Я с детства помню его слова, когда он заявлялся домой после какого-нибудь имперского банкета: «Курва, ты в ногах у меня валяться должна! Если бы не я, что бы было с тобой и твоим щенком? По борделям бы шлялись на пару! И клянусь тьмой, этот голодранец там пользовался бы не меньшим спросом! Но ничего, я еще сделаю из него человека!» Я в то время ходил весь в синяках, а однажды он сломал мне руку в двух местах, когда я попытался возразить. Моей матери он любил надевать ошейник и сажать на цепь в ее комнате, словно собаку, веселясь при этом как полоумный. «Тебе никогда не стать значимее грязи под моим сапогом! — часто орал он мне, — да там тебе самое и место! Я даже представить себе не могу, кто был твой отец!» И запирал меня на несколько дней без еды в темном чулане, где и повернуться-то было негде.
Райлер перевел дух. Слова давались ему с большим трудом.
— А почему вы просто не ушли от него? — несколько ошеломленный неожиданным словесным потоком Райлера, только и нашелся Мартин.
Райлер ответил не сразу:
— Знаешь, как ни странно звучит, моя мать любила его. Она терпеливо и покорно сносила все издевательства и этим лишь больше раззадоривала моего отчима. Я никогда до конца не мог понять ее. По настоянию Павлевски я окончил летное училище, и окончил с отличием, но все, что я услышал от него, было: «Твареныш, что ты пытаешься доказать мне? Такие непонятно чьи ублюдки, как ты, только позорят имперскую форму! Ты думаешь, что хоть что-нибудь собой представляешь?» Впрочем, на людях он был неизменно вежлив и корректен, что провоцировало еще большие вспышки гнева, когда мы оставались наедине. «И знаешь, щенок, ты будешь теперь всегда со мной рядом, чтобы я мог все время приглядывать за тобой! — шипел он мне в лицо. — И только вздумай взбрыкнуть, ведь ты знаешь, что я сделаю тогда с твоей матерью-шлюхой!»
Райлер опять замолчал ненадолго, собираясь с силами.
— А потом, уже во время войны с энергами, чужие полностью переиграли Павлевски в битве. Это был тяжелый удар по его самолюбию. Овер-канцелярия давила на него, требуя немедленного положительного результата, и тут еще я имел неосторожность указать на несколько промахов непобедимого до этого флай- командора, причем сделал это во время совещания в штабе.
Не знаю, было ли это последней каплей, но он взбесился. Наорав на меня при всех офицерах, Павлевски как будто утратил вместе со своим лощеным самообладанием остатки разума. Он стал бросать на энергов все большие и большие силы, бездумно жертвуя тысячами жизней и совершая одну ошибку за другой. Тогда-то я и отказался вместе с дюжиной других офицеров его штаба выполнить очередной самоубийственный приказ. Павлевски пришел в ярость и отправил нас на расстрел, но, к счастью, овер- канцелярия вовремя заинтересовалась происходящим на передней линии фронта, и флай-командор был по-тихому, чтобы не портить репутации Империи, смещен с должности.
Через неделю он застрелился. Это удалось замять, смерть Павлевски преподносилась как невосполнимая потеря для Империи в боях с чужими. Энерги получили свою порцию проклятий, а овер- канцелярия тут же воспользовалась моментом, чтобы даже такое неприглядное событие использовать по максимуму в пропагандистских целях, успешно пряча концы. И мне было вручено предписание о переводе сюда.
Райлер глубоко вздохнул.
— А самым тяжелым после всех этих событий было получить письмо от матери, где она обвиняла одного меня во всем происшедшем.
Эта ночь была очень долгой. Примерно в полночь аптечка на очередной запрос замигала красным огоньком, что означало полностью выработанный ресурс. И еще часа через два действие обезболивающих прошло, и Райлер стал бредить.
Временами он затихал и лежал в забытье, но большую часть времени он метался, стесненный узким пространством капсулы, и кричал. Мартин каждый раз вздрагивал от этого неожиданного крика, полного боли, и тщательно пытался не обращать на него внимание. Выходило не очень. Иногда Райлер скатывался на несвязное бормотание, и Мартин ловил себя на том, что напряженно вслушивается в редкие различимые слова, пытаясь уловить смысл. После исповеди флай-лейтенанта Мартин чувствовал себя как-то странно и неуютно.
К утру Мартин был полностью разбит. Неожиданный переход на ночной образ жизни давал о себе знать, и крики умирающего неподалеку человека тоже вносили свою немалую лепту. У Мартина складывалось впечатление, что часть страданий Райлера каким-то образом перенеслась на него и теперь он сам словно мучается от боли во всем теле.
В течение всего следующего дня Мартин, не обращая внимания на жару, бродил кругами вдали от их лагеря, лишь бы не слышать флай-лейтенанта. В голове его было пусто, и он даже уже не вглядывался в небо, как раньше, ожидая прибытия помощи. Что бы там ни случилось, надеяться на чудо явно не приходилось.
— Уходи, — вечером уже не приказал, а попросил Райлер, — только лазерник мне оставь.
Мартин не стал спорить и молча положил оружие рядом с флай-лейтенантом. Постояв немного, он хотел что-то сказать, но ничего подходящего не пришло на ум. Поэтому он просто коротко кивнул и, резко повернувшись, размашисто пошагал по направлению к базе.
«Плохо, что лазерник беззвучный», — пришла ему в голову дурацкая мысль после первых же нескольких километров. Звук в пустыне был бы хорошо слышен, и не пришлось бы сейчас идти в таком напряжении, гадая, в какой момент Райлер примет решение. Может, прямо вот сейчас. Или сейчас.
Мартин остановился и понял, что не может уйти вот так, в неведении. Какая-то извращенная сила непреодолимо тянула его назад, чтобы удостовериться, что да, все, нет больше человека по имени Рональд Райлер, а на его месте лежит лишь несколько килограммов гниющей органики. «Лазерник может и пригодиться», — придумал он оправдание для самого себя и быстро, чуть ли не бегом, направился обратно к лагерю.
И что непонятно, по мере приближения к месту боя ноги Мартина замедляли шаг сами по себе, и последние несколько минут он практически силой заставлял тело двигаться. Наконец, ругаясь про себя, он застыл буквально в паре метров от разбитой капсулы, затаив дыхание и напряженно прислушиваясь.
