поверхность. — Конэл… вот кого порадовал бы этот союз… Его дочь — и наследник его лучшего друга. А твой отец, граф Гаррик… он-то доволен?
Гален и раньше чувствовал, как напряглась Амисия, узнав об их знакомстве и пытаясь найти ему объяснение. Когда же до нее дошла суть сказанного, она просто окаменела. Без сомнения, она теперь видит в нем одного из ненавистных ей корыстных лордов, обуреваемых лишь алчным стремлением к расширению своих владений и готовых на любой обман ради такого наследства, какое ожидало ее. Гален даже зажмурился от досады: ведь мог, мог он доказать ей, как несправедливы ее суждения, но, связанный словом чести, не смел привести эти доказательства.
Он склонился к каштановой головке своей юной жены, но Джаспер успел заметить, как омрачилось лицо молодого рыцаря, и понял, что его разглагольствования оказались крайне несвоевременными.
Амисия же чувствовала себя так, словно ее вернули в тот давний день, когда у нее на глазах разбился вдребезги драгоценный амулет — нефритовый единорог. Гален поступил с ней точно так же: завладел ее мечтами и с легкостью их разрушил. Ему-то известно, кто она такая! Да, он признался, что знал об этом, до того как она сама открылась ему; но она ведь сказала ему и о том, что не хочет выходить замуж за лорда, который охотится за приданым, вот он и одурачил ее, притворившись кем-то другим. Нет, не просто кем-то другим, а тем самым героем, о встрече с которым она мечтала. Это была рассчитанная жестокость — хуже всякой пытки.
— Милая, — прошептал Гален ей на ухо, — ты должна мне верить: все не так, как ты думаешь.
Амисия резко рванулась прочь, с отчаянием глядя на него.
— Я думаю, что ты женился на мне из-за наследства. Теперь оно твое по закону. Но я никогда не буду твоей.
Она мучительно пыталась пренебречь бесспорной истиной: собственные слова приносили ей не удовлетворение, а муку.
Джаспер в растерянности переводил взгляд с Амисии на Галена.
— Что вы… Но вы же сказали…
Гален стремительно повернул голову, взметнув вихрь черных волос, и с яростью взглянул на пожилого рыцаря.
— Я-то вообще не понимаю, о чем вы толкуете, — беспокойно вмешалась Келда в беседу, считая ее пустой тратой драгоценного времени, и повернулась спиной к мужчине, который так и стоял полуодетым, о чем все остальные в пылу объяснений, как видно, позабыли. Его поразительная привлекательность, тем не менее, не могла служить оправданием для нарушения правил приличия, а то, что он оказался отпрыском столь благородного семейства, еще не давало ему права красоваться в таком виде перед девушкой (она имела в виду собственную персону, поскольку Амисия, очевидно, девушкой уже не была). — Но отец, зато я понимаю другое: у нас нет времени разбираться что да почему. Мы пришли за Амисией и должны поскорее вернуться на остров.
И тон ее высказывания, и вся ее поза выражали столь явное неодобрение, что раздражение Галена еще усилилось: эта особа желала показать, что его вид оскорбляет ее взор. Он имел некоторое представление о жителях замка из рассказов Амисии и понял, что сейчас видит перед собой ее подругу Келду. Однако, хотя он и сам бы предпочел не разгуливать полуодетым перед посторонними, он в то же время не видел причины корчиться от стыда, когда стыдиться было нечего. Тем не менее он наклонился, вытащил из кучки отброшенной в сторону одежды свою тунику и надел ее, в то время как Келда продолжала настойчиво взывать:
— Надо спешить! Сейчас все уже соберутся в часовне!
— Не тревожься, Келда, — попыталась успокоить ее Амисия, одной рукой придерживая на себе одеяло, а другой потянувшись к подруге, чтобы взять ее за руку. — Аббат скажет Темному Лорду, что я уже замужем, и мне просто незачем возвращаться в замок.
— О нет! Тогда нам всем конец! — в искреннем ужасе вскричала Келда. — Ты не понимаешь. Я же не знала, где ты, и придумала такую отговорку, как будто ты горюешь у нас в комнате и никого видеть не хочешь. Гилфрей прислал Мэг, чтобы она собственными глазами в этом убедилась, а моя мама пришла нам на выручку и подтвердила, что утром ты была у себя. Тогда барон поклялся, что накажет ее, если ты не явишься в часовню к назначенному сроку.
Амисия нагнулась, подняла свое платье и, поманив Келду за собой, направилась в темный дальний конец пещеры.
— Подержи одеяло вот так, пока я оденусь, и мы вернемся в замок, прежде чем аббат что-нибудь скажет. Здесь меня больше ничто не удерживает.
Взгляд, который она метнула на супруга, был полон негодования и скорби.
Гален в который раз вынужден был признать справедливость одного из любимых изречений отца. Ложь порождает ложь, и так тянется до тех пор, пока ее паутина не спеленает человека, не сделает его беспомощным… и только правда может его освободить. Но сейчас при всем желании он не мог сказать правды.
ГЛАВА 14
— Если только Амисия посмеет помешкать еще немножко, — проскрежетал Гилфрей; его глаза сверлили Анну, как отравленные стрелы, — я потребую вас к ответу.
Он с самым угрожающим видом двинулся к женщине, которая — он нимало не сомневался в этом — лгала ему; к женщине, которая наверняка прикрывала попытку своих сообщников украсть у него момент триумфа, победу в многолетней борьбе, посвященной единственной цели: закрепить на веки вечные Райборн за его, Гилфрея,
Анна невольно отступила на шаг, но тут же почувствовала ободряющее прикосновение тонкой руки.
— Если Анна говорит, что Амисия придет, значит, так и будет. — Умиротворяющий голос Сибиллы не сумел остудить дикую ярость, клокочущую в душе ее супруга. — Время еще есть, даже аббат Петер пока не прибыл.
Почти уверенный в том, что сэр Джаспер с дочерью покинули замок ради спасения Анны, Гилфрей понимал: они уж постараются, чтобы данное ею обещание было выполнено. Но злоба, душившая его, требовала выхода, и он с самым издевательским видом обратился к леди Сибилле:
— А когда Амисия явится… то-то будет вам радость — наблюдать, как ваш друг аббат перед Богом и людьми свяжет брачными узами вашу дочку и моего сына!
Не обращая внимания на съежившегося юношу, стоящего рядом, Гилфрей разразился хриплым жестоким хохотом. Он мог быть доволен: по лицу Сибиллы, спрятанному за обычной ледяной маской, пробежала судорога страдания. Даже от такой ничтожной победы над слабой женщиной, на которой он некогда женился, настроение у Гилфрея заметно поднялось; до того оно было изрядно подпорчено известием о таинственно обезлюдевшей деревне.
Усилием воли Сибилла приняла безмятежный вид и принялась разглядывать окружающую обстановку, хотя, по правде говоря, созерцание этой обстановки мало кого могло бы порадовать.
Ее дочери подобало бы венчаться с достойным избранником, в величественном соборе, посреди моря цветов и света, в окружении множества гостей… А вместо всего этого — убогий ритуал в унылой, полузаброшенной часовне, пропахшей плесенью и освещенной всего лишь тремя тонкими свечами. Опустив ресницы, Сибилла молилась о том, чтобы ей хватило сил выдержать предстоящую церемонию, не разразившись слезами, и еще о том, чтобы Всевышний надоумил ее, как ей хотя бы в малой степени утешить дочь.
Гилфрей наблюдал за женой и видел, что она погружена в молитву… всегда она так! То, что она сумела укрыться за броней набожности, привело его в еще большую ярость, но, поскольку с этим он не мог
