миновать рыбацкие хижины, упрешься как раз в Кривой переулок. Стоит на него ступить, справа и слева потянутся неказистые хижины. Селились здесь в основном разорившиеся купцы да мелкие торговцы — одним словом те, кому скудость средств не позволяла построить дом покрасивше да побогаче. И жить не здесь, среди убогих лачуг, а на возвышенности, где высились дома городской знати. Там и воздух чище и места вольготнее. Не то, что здесь, среди городской толкотни да пылищи.

В одном из таких домов прошлым летом поселилась семья Кузмичевых. Отец Никодим с женой Хавроньей да с сыном Ульяном, отроком восемнадцати лет. Челяди не было, сами со всем управлялись. Да и хозяйство, надо признать, не такое уж великое, чтоб еще и прислугу держать. Корова, пара свиней да гусей с десяток — вот и все хозяйство. Никодим, хоть и в летах был, но еще крепок, да и подросший сын помогал. Сноровист был вьюнош, быстр, все на лету схватывал, чем радовал родительское сердце, несмотря на невзгоды, свалившиеся на голову семейства Кузмичевых. Этим летом, ближе к осени, пристроил Никодим сына на мельницу. Тот и там управлялся. Хоть и жалел Никодим сына, и старался до времени оградить от тяглой работы, но приходилось вертеться, чтоб с голоду не помереть.

Так и жили, горюя временами о былой безбедной жизни.

Еще лет десять назад о купцах Кузмичевых, считай, весь город наслышан был. Род старинный и богатством своим, накопленным не за одно поколение, знаменит был. Держали Кузмичевы лавки во всех ближайших городах и погостах. В особо удачливые годы корабли, снаряженные купцами, да с доброй командой и в заморские страны ходили. Везли туда пеньку, пшеницу, сало да жир в дубовых бочках, меха, воск, мед да много чего еще. А возвращались загруженные специями, шелковыми да сатиновыми тканями, дамасскими клинками, которые особенно ценились и приносили немалую выгоду. Корабли доходили аж до Константинополя, хоть путь был и труден и опасен. Тем и жили. И богатели год от года.

Никодим получил от отца крепкое наследство и, по мере сил, начал приумножать его. Но на восьмой год как батюшка помер, а Ульяну исполнился всего второй годик, случилось несчастье. Отправился Никодим с одним из караванов в город Тархы.[29] По дороге, едва только вышли на просторы Хвалынского моря[30] нежданно на торговый караван напали пираты. Вывернули из-за ближайшего острова и посыпались на палубу, словно горох. Охрана была, но это мало помогло — взяли пираты своей внезапностью. Кого убили, кого полонили, товар пограбили, в общем, великое лихо приключилось. Попал тогда в полон и Никодим.

Долго пришлось мыкаться, прежде чем удалось вернуться домой, на Русь-матушку. Слава Богу, живой, с руками, да с ногами. За время отсутствия хозяина все огромное хозяйство пришло в полный упадок. Не было должного пригляду, да и думали, что сгинул Никодим в дальних странах, вот и творили, что хотели. А Хавронья-жена непутевая, к торговым делам не способна была, оттого и случилось такое.

С той поры нашла черная полоса на род Кузмичевых. Сколько не бился Никодим, а былого величия достичь уже не смог. Да и здоровье подрастерял, скитаясь неведомо где с колодкой раба на шее. Наоборот, с каждым годом становилось все хуже и хуже, как будто прогневил купец чем-то небесные силы, вот и навалилась беда на род Кузмичевых. Только, за какие грехи — непонятно. Вроде, трудились не покладая рук, но у Господа разве спросишь?

Через несколько лет разорились они совсем, да так сильно, что чуть в закупы не попали, да Бог миловал, оградил от такой беды, явив все-таки напоследок свою милость. Погоревал Никодим, да стал думать, что дальше делать. Но путного так ничего и не придумал. Продали дом, распродали все остатнее имущество. Тех крох, что удалось выручить, едва хватило на небольшой домик в Кривом переулке, да на скотину кое-какую. И начали жить, тоскуя о былых годах. Хавронья по-первости ворчала, когда самой приходилось черную работу исполнять, но со временем привыкла и голос больше на мужа не поднимала. Живы — и слава Богу!

Но Никодим не был бы купцом в пятом поколении, если бы не оставил кое-что на черный день. Никто об этом не ведал: ни сын, ни тем более жена. Когда переехали в новое жилье, тайно ночью закопал он под высоким деревом то золотишко, что сберечь удалось. Его хватило бы, чтоб прикупить и более просторный домик, но Никодим тратиться не стал. Здраво рассудив, что с этого не разбогатеешь, а малую толику золотишка на черный день надо иметь. Неизвестно, как еще жизнь в дальнейшем повернется.

Теперь надежда была на Ульяна. Может, ему Бог пошлет большую удачу? Со временем тот окреп, возмужал, превратившись из угловатого отрока в статного юношу. Никодим, видя такое дело, начал подумывать о женитьбе и тайком от сына стал подыскивать невесту.

Но Ульян огорчил отца, первым заговорив о свадьбе. Робко так сказал, пряча глаза и боясь отцова гнева. Никодим тогда рассвирепел не на шутку, чуть не прибил отпрыска, хоть и души не чаял в единственном своем сыне. Ладно, если бы выбор того пал на девушку из крепкой купеческой семьи, так нет. Вздумал жениться на сироте, у которой у самой ни кола, ни двора. Из всего прибытка — только хворый дед, со дня на день могущий отдать Богу душу.

Выслушал Ульян отца, низко опустил голову, ни слова не сказал и исчез из дому на три дня. Показал своевольство, даже гнева отца не убоялся! Когда явился, на глаза отцу не показывался, перекинется парой слов с матерью и опять исчезнет со двора. Хавронья, зная крутой нрав Никодима, о своевольстве сына с ним не заговаривала. Только вздохнет иногда тяжело, да и отойдет в сторонку, загремит котлами.

Однажды, когда Ульян приехал с мельницы, весь сизый от муки и встал у рукомойника сполоснуть лицо, тут уж Никодим не стерпел. Подошел сзади, положил тяжелую руку на плечо сына. Почувствовал, как вздрогнул Ульян, но не повернулся, а только напрягся весь.

— Что ж ты бегаешь от меня, как кот нашкодивший? Не хочешь с отцом поговорить, да совет отцовский выслушать.

Ульян повернулся, повесил рушник на крючок, встретился глазами с отцом.

— Знаю, что ты сказать хочешь.

— А коль знаешь, чего противишься? Знай, что благословения на брак с этой холопкой не дам! Даже и не проси!

— А сами-то мы кто? Разве не холопья? — горько промолвил Ульян, отведя взгляд.

— Молчи! — Никодим аж задохнулся от злости. — Забыл, кто ты есть? Ты — наследник древнейшего купеческого рода, берущего свое начало еще в те времена, когда Московские князья только начинали забирать власть в свои руки. Уже тогда мы торговали, и многие из наших рук кормились. А сейчас гнев господний на нас пролился, оттого и великие притеснения имеем. Но верю я, что временно это все. Будет Господь милостив и вновь пошлет удачу! — Никодим помолчал, успокаиваясь, произнес: — Ты, сын, не должен об этом забывать!

Ульян молчал, устыдившись неосторожно вырвавшихся слов.

— Потому и хочу я, чтобы ты род наш продолжил и возродил. Оттого и невесту тебе подыскиваю среди знатных родов. Тех, что не забыли былую славу рода Кузмичевых. — Никодим полностью успокоился. Огладил бороду, чуть прищурившись, взглянул на сына: — Знаешь Протопоповых? Так вот, дочка у них на выданье. Зовут Марьяна. Переросток, может, потому и согласились за тебя отдать. Правда, неказиста чуток, да тебе воды с лица не пить. Зато род их по знатности да по древности своей едва ли нашему уступит.

Ульян по-прежнему молчал и глаз не поднимал.

— Чего молчишь, аки немой? Обалдел от счастья? Тогда припади к отцовой руке да в ноги поклонись. Сделаешь так, и забуду я все старые обиды и на брак этот благословлю.

— Не будет этого, батюшка, — тихо проговорил Ульян.

— Чего, не расслышал я? Чего там бормочешь?

— Не будет этого, батюшка! — Ульян поднял глаза на отца. — Не хочу жениться на ком попало. Рогнеда мила моему сердцу, и только ее хочу ввести хозяйкой в дом. Прости, но тут пойду против твоей воли.

— Негодный! — Никодим отвесил сыну затрещину. — Пошел с глаз моих! Видеть тебя более не желаю, неблагодарный. Явишься только тогда, когда образумишься!

Вот и весь сказ. Хотел тогда Никодим в сердцах проклясть сына за непослушание, да поостерегся, вовремя остановившись. Убоялся кары господней, что может пасть на голову Ульяна. Хотя и зол был аки пес.

Дальше — больше. Стал Ульян пропадать из дому все чаще, особенно вечерами. Заявится с петухами, тихо прошмыгнет на сеновал да завалится спать. Думал, отец с матерью ни о чем не прознают. Не ведал, что родительское сердце вещает, стоит только ему у дворовой калитки показаться. Сам Никодим лежал, не