проголодаться.
А может и нет. В конце концов, она ничего о них не знала – ни о Томе, ни о его… матери. Мысли ее приняли новое направление. «Если я смогу вынести это, значит я смогу вынести все что угодно», – подумала она и тут же приказала себе: «Думай о ленче – куриный салат, фрукты, миндальное печенье по маминому рецепту».
– По телефону с ней было приятно разговаривать, – сказала она, хотя уже раз десять рассказывала семье об этом звонке. – Я бы с удовольствием сама к ним поехала, но она ясно дала понять, что будет лучше, если они приедут к нам. Муж очень расстроен, сказала она.
– Расстроен, – фыркнул Артур. – Ральф в конце концов признался. Райс в ярости от того, что мы евреи.
– Знаю. Поэтому он и не приедет. Только она и мальчик.
Маргарет посмотрела на мужа. На его лице отразилась боль, которую он пытался скрыть. Наверное, подобную борьбу отражало и ее собственное лицо.
Услышав фамилию Райс, Холли подняла голову от кроссворда.
– И это предположительно мой брат. Твердолобый фанатик. Мой брат, – она покраснела от возмущения. – Вы можете такому поверить?
– Холли, не надо, – предостерегающе сказала Маргарет.
– Я ничего не могу с собой поделать. Мне очень жаль. Но то, что я слышала об этой группе в университете штата, настолько ужасно, что…
– Хватит, – скомандовал Артур. – Мы и так расстроены, жестоко расстраивать нас еще больше. И не говори «предположительно». Он твой брат, и мы должны принять и любить его, – голос у него сорвался.
– Хорошо, пап. Все что я хочу сказать: вся эта история – сплошное безумие. Из-за нее я чувствую себя предательницей по отношению к Питеру. Мой брат Питер, а не этот Том.
– Холли, не надо, – повторила Маргарет. Наступило молчание. Часы на камине – старинные часы с циферблатом в виде лица-луны – заворчали и начали отбивать время. Полдень. Они приедут с минуты на минуту. Взгляд Маргарет скользнул по флейте Холли, книгам по истории Артура, задержался на фотографии Питера и напоследок остановился на фотографии Тома, которую Лаура Райс предупредительно прислала им на прошлой неделе. Ее еще не вставили в рамку. Каждый раз, когда она смотрела на фотографию, ноги у нее подкашивались и ей приходилось садиться.
«Я должна помнить, – подумала она, – что Лаура Райс испытывает те же чувства, что и я: страх, гнев, сожаление, чувство утраты. Ей даже хуже: у нее было два больных ребенка, и один, которого она даже не знала, умер. Теперь она так и не узнает его, а у меня, по крайней мере, появилась возможность узнать собственного сына. Она наверняка будет спрашивать о Питере, и я должна рассказать ей все без утайки: о выпадении прямой кишки, когда ему было всего два года, о пневмонии, бесконечных кризисах и о его смерти. Смогу ли я это сделать?»
Холли, стоявшая у окна, отодвинув штору, сообщила:
– По улице едет машина, очень медленно, будто пассажиры ищут номер дома.
– Отойди от окна, – велела Маргарет, – подсматривать неприлично.
Холли опустила штору, но продолжала глядеть в щелку.
– Да, это они. Она за рулем. Это «мерседес». Мужа нет. Они выходят из машины, поднимаются по ступенькам. Она высокая, светловолосая, симпатичная. Он…
Прозвенел звонок.
Они выехали из дома вскоре после девяти, добрались до автострады в потоке медленно ползущего утреннего транспорта и теперь направлялись на восток, навстречу солнцу. Безо всяких объяснений Лаура села за руль. Обычно, снисходя к мужскому самолюбию Тома, она предоставляла ему право вести эту прекрасную машину, но сегодня была слишком напряжена и роль пассажира ее не устраивала. Ей было необходимо сконцентрировать на чем-то внимание, чтобы отвлечься от мыслей о том, куда они едут.
Красный шар солнца предвещал жаркий день. Раньше ей никогда не приходило в голову, насколько наше восприятие природы связано с настроением. Будь она в радостном настроении, это красное солнце могло бы напомнить яркий воздушный шар, плывущий по небу, но сегодня оно показалось ей раскаленным углем, зловещим и мрачным.
Сердце у нее болело за Тома. Он молчал всю дорогу, уставившись на ровную ленту шоссе, вдоль которой при приближении к городу замелькали узкие аллеи, многоэкранные автокинотеатры, универмаги с выставленными в витринах современными претенциозными товарами.
Вскоре потянулись окраинные районы города, о чем свидетельствовала смена пейзажа: вдоль шоссе возвышались новые многоэтажные здания офисов – узкие продолговатые стеклянные коробки. Они проехали по городу, сделали неверный поворот, вернулись обратно и наконец попали в нужный им окраинный район на другом конце, тоже совсем новый: даже деревья здесь были еще молодыми саженцами.
– Мы почти приехали, – сказала Лаура. Во рту у нее пересохло, а руки покрылись холодным потом.
– Мы пожалеем об этом, мам. Это серьезная ошибка.
– Если это и так, мы бессильны что-либо изменить. У нас нет выбора, ты же понимаешь это, Том.
– Папа сделал свой выбор.
– Ах, Том, – печально ответила она, – бедный папа обманывает сам себя. Нельзя уйти от действительности. – Она затормозила. – Вот он, дом номер семнадцать. Вот наша действительность.
Все вокруг не имело ясных очертаний. Ему казалось, что он идет в тумане, полуслепой и полуглухой. Сознание выхватывало отдельные звуки и образы, которые затем опять исчезали в тумане. Том читал «Американскую трагедию» Драйзера. Его потрясли тюремные сцены, в которых описаны чувства человека, приговоренного к казни на электрическом стуле. Незадолго до казни сознание героя все же продолжало фиксировать различные мелкие детали окружающей обстановки.
Том увидел большую и светлую комнату, почему-то вызвавшую у него смутное представление о деревьях и большом пространстве. На стенах висели книжные полки. Люди стояли полукругом лицом к нему. В первый момент ему показалось, что людей очень много и все они смотрят на него, но вот взгляд его сфокусировался, он стал различать отдельные лица и фигуры и увидел, что их всего трое – мужчина и две женщины. Одна – молодая симпатичная девушка с большими удивленными глазами. На ней было платье с белым воротником, отделанным рюшем, и она выглядела очень нарядной, будто собралась на вечеринку. «Может, она и воспринимает это как вечеринку, – сердито подумал он. – Я – нет». Другая женщина подбежала к его матери. Они со слезами бросились друг другу в объятия, как две старые подруги, встретившиеся после многолетней разлуки. Его мать оставила его лицом к лицу с остальными. Он чувствовал себя одиноко и неловко, не зная, куда девать руки, болтавшиеся вдоль тела, как у какой-нибудь несчастной обезьяны в зоопарке. Это было унизительно.
Но вот женщины, негромко что-то восклицая и всхлипывая, оторвались друг от друга и полезли за носовыми платками. Его мать повернулась к нему, словно умоляя о чем-то.
– Это Том, – сказала она.
Другая женщина тоже была не старой. У нее были густые черные волосы и белая, как бумага, кожа. Выглядела она так, будто вот-вот упадет в обморок. Предположительно, это была его мать.
«Дерьмо! – сказал отец. – Никакая она тебе не мать». Но, конечно же, она была его матерью. Он узнал в ней себя. Он почувствовал дурноту. Господи, только бы она не вздумала целовать его и плакать над ним. Сердце у него учащенно билось, и это биение отдавалось в ушах. Господи, рассказать кому эту историю, никто же не поверит, настолько это невероятно. Он затравленно оглянулся, ища глазами входную дверь, которая вроде бы находилась где-то в передней части холла, но вспомнил, что они еще сворачивали в маленький коридорчик… где, где?
– Том, – сказала женщина низким дрожащим голосом. – Том, не бойся.
Она не прикоснулась к нему, даже не шагнула ему навстречу, а, наоборот, немного отступила назад,
