несчастье может ни с того ни с сего обрушиться на его обитателей.

«Евреи… какой позор… это новое оскорбление…», – вспомнились ему слова Райса. С таким отцом сын вполне мог превратиться в подобие фашиста.

– Он сотрудничает в какой-то поганой газетенке, – снова заговорила Холли. – Фанатики с крайне правыми взглядами.

Повернувшись к ней, Ральф осознал, какое воспоминание внезапно пронеслось у него в голове: глаза молодого человека на фотографии, которую Райс сунул ему под нос. Необычайно большие, широко открытые глаза с тяжелыми веками сразу приковывали к себе внимание. Сейчас он видел те же самые глаза на лице Холи. Не такая темная, как Маргарет, но и не светловолосая, как Артур, внешне Холли была привлекательнее их обоих. У нее было незаурядное, своеобразное лицо. Своеобразие ему придавали глаза. Такие глаза не забываются.

Старясь не показывать охватившего его глубокого беспокойства, Ральф сказал Холли:

– Райс – распространенная фамилия. Не делай поспешных выводов.

Ему показалось, что все трое одновременно протяжно вздохнули. Должно быть, напряжение, в котором они жили в эти дни, было невыносимым. И, посмотрев на часы, он добавил:

– Ну, мне пора. Нужно еще подготовить текст выступления, придется просидеть полночи. Но завтра с утра я снова займусь вашим делом.

– Что ж, мы всегда на месте. Мы будем ждать, – спокойно ответил Артур.

Они стояли и смотрели на удалявшуюся машину Ральфа и только когда она исчезла из виду, вошли в дом. В течение последних месяцев Маргарет все свои надежды связывала с Ральфом, словно он был волшебником, способным найти верное решение, не располагая никакими данными, или электронным мозгом, который решает любую поставленную перед ним задачу, или целителем, залечивающим раны прикосновением руки.

– Думаю, Ральф на верном пути, – отрывисто сказала она, – и он сам это знает. Он просто не хочет обнадеживать нас, пока все окончательно не проверит. Да, думаю, это так.

– Что если это действительно он, ма? И если это тот самый Райс, о котором рассказывал брат Элисон? Что нам тогда делать? – спросила Холли.

– Ну, ну, – мягко прервал ее Артур. «Что если» никогда и ничего не решает. Поживем увидим. А сейчас пойдемте отдыхать. Нужно как следует выспаться.

Джозеф Фордайс из адвокатской конторы «Фордайс и Фордайс» начинал терять терпение. Он занимался этим делом, которое, кстати, было совсем несложным, более двух недель. Он просмотрел больничные архивы, договорился о новых анализах, сверил результаты анализов, сделанных в разных больницах, нанял одного из лучших специалистов штата проверить эти результаты, затем другого, который перепроверил выводы первого; он приложил много усилий, чтобы уговорить Бэда сделать анализ самому и найти способ убедить сына сделать то же самое. Одним словом, он сделал все, что от него требовалось, и теперь, когда дело было закончено, он страшно устал от своего клиента. Существовали дела менее утомительные, чем это, работая над которым ему, помимо всего прочего, приходилось постоянно подлаживаться к настроениям вспыльчивого непредсказуемого Бэда Райса. То вежливый и подавленный, то вздорный и сварливый Бэд был невыносим.

Спору нет, Бэд попал в ужасное положение. Фордайс спрашивал себя, как бы он сам себя повел, скажи ему кто, что его близняшки-дочки вовсе не его. Но почему-то он гораздо больше сочувствовал Лауре Райс. Он часто встречался с ней на званых обедах – очаровательная женщина, всегда держится как истинная леди, никакого высокомерия или напыщенности. И внешне такая миловидная, вид у нее какой-то весенний. Как правило, Фордайс был не склонен к подобным поэтическим сравнениям.

В данный момент они находились в конторе больницы, расположенной в подвальном помещении, и Райс донимал расспросами сестру – единственную, кого удалось разыскать из медицинского персонала, работавшего в роддоме Барнса в то время, когда родился сын Райсов.

– Ну хорошо, – говорил Бэд, – кроме вас там работали еще две сестры. Допустим, вы не знаете, как такое могло случиться, что вообще случилось. Ну, а как насчет тех двух?

Сестра с усилием сдерживала гнев. Лицо у нее покраснело.

– Мистер Райс, я же сказала вам, Мейзи Нейл погибла в автокатастрофе, а Дот Гримм вышла замуж, уехала на Гавайи, развелась и повторно вышла замуж. Я ведь не получала от нее никаких известий. Я даже не знаю, какую фамилию она сейчас носит. Послушайте, я рассказывала все это уже шесть раз, я больше ничего не знаю и мне все это страшно надоело. Я говорила другим и вам повторяю: зачем мне или кому другому было подменять детей? Меня уже тошнит от всей этой истории.

– Бэд, пожалуйста, – слабым голосом проговорила Лаура. – Я хочу уехать домой.

– Пойдемте, Бэд, – поддержал ее Фордайс, подумав: «Неужели он не видит, что жена держится из последних сил?» – Я отвезу вас домой.

Они вышли и направились к машине Фордайса. Лаура села одна на заднее сиденье. Фордайс видел ее в зеркале заднего вида. Глаза у нее были закрыты, она тяжело дышала. Бедняжке было плохо, да и кому на ее месте не было бы плохо. Бэду тоже было плохо, но не только от потрясения и горя, а и от гнева.

Подумать только, еврейский ребенок в семье Бэда Райса! Его негодование по этому поводу имело эффект почти комический.

– Так вы говорите, что сомнений нет, – заговорил Бэд.

– Ни малейших.

– Я этому не верю. Не могу поверить.

В который уже раз Фордайс принялся увещевать своего клиента.

– Бэд, у вас же есть результаты анализов, и эксперты объяснили вам, что эти результаты означают. Кровь вашего сына соответствует крови Кроуфильдов.

С минуту Бэд молчал, потом взорвался.

– Это их подлые штучки. Это они подстроили, они это умеют. Заплатили кому надо за подмену детей и взяли себе лучшего ребенка.

Фордайс потерял терпение.

– Если это так, зачем им было брать больного ребенка, а вам оставлять здорового? Подумайте, что вы говорите. В ваших рассуждениях нет смысла.

Бэд покраснел.

– Извините, вы правы. Голова совсем не работает, – он стукнул кулаком по ладони. – Все равно, я этому не верю. – Том – вылитый отец Лауры. Вы же знаете Тома, видели его много раз.

– Я и Тимми знаю, – сухо ответил Фордайс – Это вам о чем-нибудь говорит?

У Бэда вырвалось рыдание. Фордайс посмотрел на него и отвернулся. Нехорошее дело. Парень весь посерел. И костюм, и глаза, и лицо были цвета растрескавшейся после долгой засухи земли.

Они ехали к центру города. Никто не произносил ни слова. Наконец Бэд прошептал:

– Можно, по крайней мере, сделать так, чтобы это не попало в газеты?

– Я постараюсь. Поговорю с ребятами из «Сентинела». Но вы же понимаете, по больнице пойдут слухи, они будут распространяться. Это редкий случай, представляющий большой интерес с человеческой точки зрения. Если журналисты пронюхают о нем, все пропало. Но я постараюсь, – сказал Фордайс, думая о Лауре и о юноше, которому предстояло заново открыть собственную личность.

Машина поднялась на холм и остановилась. Там среди деревьев с по-летнему пыльной листвой стоял во всей своей изящной простоте прекрасный старый дом.

– О, – вскричала Лаура, – как же нам сказать об этом Тому?