на рукописях Брэнуэлла и продал их богатым доверчивым коллекционерам, не слишком утруждая себя раздумьями о Брэнуэлле или о ком-то еще, поскольку все его мысли были заняты собой, важной персоной, сумевшей так долго всех дурачить.

Симингтон знал: Дафна ожидала от него какого-то из ряда вон выходящего открытия. Он догадывался: она мечтала доказать, по меньшей мере, что Брэнуэлл приложил руку к созданию «Грозового перевала», а также написал многие из стихотворений, приписываемых Эмили. «Что ж, в добрый час», — подумал Симингтон, но лишь мельком, на самом же деле вовсе не желая ей добиться успеха; он не хотел, чтобы Дафна преуспела там, где он до сих пор терпел неудачу.

Симингтон не ответил на ее последнее письмо, пришедшее уже несколько недель назад; она задавала слишком много вопросов, а уж если кому и писать книгу о Брэнуэлле Бронте, так это ему самому, а не этой романтичной леди, беллетристке, ничего не смыслящей в научных разысканиях. И временем, чтобы писать, он располагал: Беатрис редко бывала дома, вечно заседая на каком-нибудь собрании — Британского легиона[24], Женской добровольной службы[25] или Бригады скорой помощи святого Иоанна[26] .

— Ты сам о себе позаботишься, — говорила она ему на ходу, собираясь отчалить: фетровая шляпа надежно сидит на голове, коричневые туфли начищены, серый саржевый жакет застегнут до самого воротника.

Вот так и тянулось неторопливо одно утро за другим, и никто не вспоминал о Симингтоне, кроме упорной и несокрушимой Беатрис, ему же иногда казалось, что он к исходу дня сжимается, уменьшается в размере.

Он уже жалел, что в порыве первоначального энтузиазма сказал Дафне о подделанных подписях на рукописях Брэнуэлла, но полагал, что ей не удастся продвинуться дальше в своих исследованиях: Уайз мертв, а Симингтон отныне будет держать язык за зубами. Она никогда не узнает о странном разговоре, который случился у него с Уайзом незадолго до смерти старика. Симингтон рассказал ему о своих неприятностях, о письмах юристов, на что Уайз заметил: «Ну вот, теперь они взялись за нас обоих, хотя мы старались все сделать как лучше, не так ли?»

Но зачем ворошить прошлое? Вместо этого Симингтон решил привести в порядок свою коллекцию, пересмотреть систему каталогизации — он должен это сделать, прежде чем предпринимать дальнейшие разыскания для своей книги о Брэнуэлле — шедевре, который только ждет, чтобы в него вдохнули жизнь. Книга в его сознании была совершенна, чего никак нельзя сказать о системе каталогов — они требовали безотлагательного внимания.

Это означало, что Симингтон действительно был очень занят, сроки крайне поджимали — он так и сказал Дугласу, который позвонил однажды по телефону, намереваясь приехать на чай со своим сыном, внуком Симингтона. Другие мальчики уехали в дальние края: Дональд аж в Новую Зеландию, и Симингтон не мог сказать, что сильно по нему скучает. Думая о сыновьях, он испытывал гнев и обиду, жаловался Беатрис, что они не очень-то благодарны за все, что он сделал для них. А ведь Дуглас работал в семейной книжной лавке, пока она не была продана после войны, и теперь трудился переплетчиком в Йорке, так что ему следовало бы понимать, что отец занят важной литературной работой, которая превыше всяких удовольствий.

— Так когда же мне привезти моего малыша на чай? — спросил Дуглас.

— Тебе надо поговорить об этом с мачехой. Она отвечает за все контакты с внешним миром.

Беатрис пыталась взять под свой контроль и многое другое: она заявила, что пора наконец избавиться от его коллекции газет и журналов, брошюр и театральных программ — тысячи и тысячи их хранились в деревянных упаковочных ящиках и картонных коробках, заполнив бывшие спальни мальчиков.

— Нелегко найти покупателя, — сказал он Беатрис.

— Иначе и быть не может, — отозвалась она, — кому нужен этот груз из старых газет? Просто сожги их на задворках сада.

— Беатрис, — сказал он, чувствуя, как кровь приливает к лицу, хотя он старался говорить медленно и отчетливо, чтобы заставить ее понять важность того, о чем шла речь, — нельзя просить меня о таком. Эта коллекция — неотъемлемая часть моей библиографии Бронте. Мне нужно все это пересмотреть, чтобы убедиться, какие новые материалы появились с тех пор. Надеюсь, ты это понимаешь?

— Почему же ты тогда говоришь, что пытаешься продать эту часть архива? — спросила она раздраженно. — Сам себе противоречишь.

— Ты не оставила мне выбора. Загоняешь в угол, вместо того чтобы помогать в моей работе.

— Нет, я тебе помогаю, — сказала она, сузив темные глаза, и сжала челюсти. — Всегда это делала.

Наступила неловкая пауза, оба замолчали. Беатрис перестала делать уборку в его кабинете, и пыль лежала повсюду толстым слоем, медленно наползая из углов, постоянно захватывая новую территорию. Симингтон сумел перетащить несколько упаковочных ящиков из спален в погреб, но разболелась спина, и ему стало трудно таскать тяжести. Если Беатрис замечала, что он морщится от боли, она невозмутимо отворачивалась. По ночам же она спала на другой стороне большой кровати из красного дерева, стараясь оставить между ними как можно больше пространства. Симингтон лежал рядом, задремывая время от времени: ему снились покрытые пятнами, мятые манускрипты, он пытался разгладить их, его рука двигалась, касаясь пожелтевших страниц, но они рассыпались, обращаясь в пыль, его горло, рот, глаза — все было забито пылью.

Иногда в самую рань, еще до рассвета, он спускался в свой кабинет и изучал подписи на рукописях Бронте, надеясь, что сумеет наконец их как следует разглядеть. Теперь Симингтон окончательно убедился: Уайз приписал Шарлотте многие из ранних ангрианских рассказов Брэнуэлла, а несколько его стихотворений — Эмили, может быть, их было и больше, но как доказать это миру, если он не сумел сделать этого раньше? И почему он не потребовал от Уайза признания в фальсификациях, позволив ему умереть? Почему не выжал из него больше подробностей и в основном молчал во время их последней случайной встречи? Симингтон на протяжении многих лет неизменно защищал своего бывшего наставника, от которого ему досталось так много рукописей, вошедших в его коллекцию, словно, выгораживая Уайза, он защищал себя и свою библиотеку. В самые мрачные минуты, когда в доме все спали, его охватывала паника: сердце сильно колотилось, кровь шумела в ушах. Симингтон опасался, что после смерти и бесчестья Уайза наступит конец и его карьере. Он не мог найти новую работу после увольнения из университета Лидса в 1938 году: тогда его враги устроили нелепое дознание, частный трибунал, как они его называли, а на самом деле — ничем не заслуженное судилище. И то была не единственная несправедливость, они следовали одна за другой: так его уволили из библиотеки, учрежденной им же для лорда Бротертона, той самой, что Бротертон завещал университету, где она надежно хранилась бы под попечением Симингтона.

Он сумел, по крайней мере, обеспечить безопасность для самых ценных предметов из коллекции Бротертона — в своем доме, где они оставались и по сей день, спрятанные подальше от грязных пальцев беспечных студентов и неловких рук университетских ученых, наряду с теми рукописями, которые он спас от бестактных любителей из Общества Бронте и музея в доме приходского священника. Конечно, он был вынужден продать десять лет назад часть своей коллекции жадному до новых приобретений американскому университету, правда, и заплатили они не скупясь, согласившись на запрошенную им цену десять тысяч фунтов. Это заставило Беатрис прекратить ворчать на какое-то время. Американцы тогда приняли его всерьез: они вели себя очень уважительно, эти представители университета Рутгерса[27].

И все же у Симингтона возникало неприятное ощущение в животе всякий раз, как он вспоминал о брэнуэлловской «Истории Ангрии», отправившейся через океан в Нью-Джерси. То была одна из самых миниатюрных рукописей Брэнуэлла — девять страниц микроскопического, не поддающегося расшифровке текста. В течение двадцати лет Симингтон неизменно терпел неудачу: текст оставался почти совершенно неразборчивым, несмотря на сотни посвященных ему часов, сосредоточенное его изучение с лупой в руках, испортившее его зрение. Может быть, именно по этой причине он уступил эту рукопись, внезапно ощутив, что хочет освободиться от Ангрии, покинуть ее, но вместо того, чтобы спастись от нее бегством, он прогнал