не удается заманить ее в свою постель или взять силой, значит, нужно сделать это хитростью.

— Ты не желаешь быть моей? Значит, станешь нищей! Я заставлю тебя просить помощи, гордячка спартанская!

Началась экономическая война. Евпейт решил не просто разорить Пенелопу, но сделать это почти красиво.

Тиндарей запросил помощи у Одиссея во время сватовства к Елене уже через несколько дней, потому что его хозяйство едва не разорила толпа женихов? Почему бы не устроить такую же Пенелопе? Для всех она вдова, что бы там ни говорила гордячка спартанская, объявлено, что Одиссей погиб, сам он отсутствовал больше десяти лет, не вернулся и теперь, когда все остальные либо приплыли, либо объявлены погибшими. Чего же еще ждать?

Но Евпейт все же решил ждать, а это он умел. Сначала нужно сплести сеть, потом набрасывать на добычу, сквозь слишком дырявую она может ускользнуть. Добыча была крупной и первую сеть просто прорвала. Но Евпейт готов сплести новую, более прочную.

— Попадешься, Пенелопа, никуда не денешься! А не подчинишься, значит, погибнешь!

Борьба с царицей Итаки стала для Евпейта делом всей жизни.

Пенелопа долго сидела на Караксе — «Утесе ворона» — и смотрела вдаль. Где же ты, Одиссей? Она понимала, что если муж уплыл вместе с остальными, но не налетел на скалы, а отправился грабить побережье, то действительно может долго не вернуться. Почему, за что ей такая судьба, быть замужем, но без мужа?

Сколько они прожили вместе? Счастливый год до рождения первого сына? Не было этого года, Одиссея почти не бывало дома, его стихия — морские просторы. Одиссей не может, как Лаэрт, жить дома со своей семьей. Почему Лаэрт когда-то перестал ходить в море? Антиклея однажды рассказывала, что после рождения Одиссея Лаэрт забыл, что столько лет бороздил Великую Зелень, объявил всем, что отныне с Итаки ни ногой, и развел сад.

Царица вдруг подумала, хотела бы она, чтобы Одиссей тоже занимался садом? И поняла, что нет, вовсе не хотела. Да, в первые годы она обижалась из-за его отсутствия, дулась, но стоило крепким рукам Рыжего обнять ее за плечи, как все обиды напрочь забывались, Пенелопа зарывалась лицом в рыжую поросль на груди мужа и переставала думать обо всем, кроме одного — Одиссей с ней.

Некрасив? Да. Рыж? Конечно, даже пег, поскольку рыжая шевелюра выгорала на солнце, а потом и вообще стала седеть. Он невысок ростом, коренаст, плечи шире трона, на котором сидит, страшный болтун, не слишком умен, разве что неимоверно хитер, не слишком благороден, ее Рыжий не станет отдавать свою голову ради кого-то, не очень-то справедлив…

Все эти качества можно было перечислять и перечислять. Но было одно, которое перечеркивало все недостатки, — Пенелопа любила этого рыжего болтуна. Понимала, что враль, что часто и сам не знает, где заканчивается жизнь и начинается вымысел в его рассказах, но делала вид, что верит. Наверное, и остальные также.

Небось, вернется, будет врать про каких-нибудь циклопов или богинь, которые умеют превращать людей в зверей, причем зверей добрых, в то, что единственный спасся, проплыв между Сциллой и Харибдой… Интересно, что еще может придумать этот рыжий враль, чтобы оправдать свое десятилетнее отсутствие (Пенелопа не сомневалась, что муж будет путешествовать ровно столько, сколько предсказал оракул)? Скажет, что несколько лет жил на острове по ту сторону Столбов у какой-нибудь нимфы, а она, ну, конечно, влюбленная по уши, не отпускала от себя, и если бы не помощь богини Афины, так вообще обрел бы бессмертие и оказался на Олимпе.

Пенелопа вспоминала и вспоминала… Как Одиссей рассказывал и, завираясь, то путался, то повторял одно и то же в разных вариантах, а она, обладавшая прекрасной памятью, легко выводила его на чистую воду. Он смеялся, крутил кудлатой рыжей башкой, просил никому не выдавать…

Одиссея спасало то, что слушатели обычно бывали разные, по всей Великой Зелени царь Итаки слыл занимательным повествователем, его историй ждали у всех костров и очагов, не запоминая и не анализируя, как сказал, так и сказал.

Вот уж наврется, когда вернется, вдоволь…

Когда вернется… Прошло уже десять лет, Телемах подрос, вытянулся, скоро мать догонит. Не будь Пенелопа сама высокой (выше Одиссея), смотрел бы на мать свысока. Но ум все равно детский, на девочек поглядывает, а краснеет от ответных взглядов, точно сам девчонка.

Мать сумела научить его точно посылать стрелы в цель, плавать, нырять, бегать и прыгать, даже биться мечом, вложила все знания о мире, которыми обладала сама, кроме разве чисто женских вроде ткачества и прядения, но научить сладить с женщиной не может. Пора привлекать либо деда, либо все же Ментора. Ему Одиссей поручал сына, уплывая в Троаду. Ментор спокойно подождал, когда Пенелопа воспитала и образовала Телемаха, пусть теперь хоть сделает из него мужчину!

Не матери же объяснять, как прижать девчонку, чтобы никто не видел… И вообще, обычно сыновья не представляют себе матерей в роли любовниц и даже жен в постели, хотя понимают, что их родили после определенных действий. Но объяснить все это значило бы низко пасть в глазах сына. Он не может не видеть вожделенных взглядов, которые бросают на царицу мужчины, не может не понимать, что они значат, хотя сам и не пробовал, но представить себе мать с кем-то в постели для подростка слишком…

Мужчину — воина и охотника она уже вырастила, причем разумного мужчину. Пусть теперь Лаэрт займется воспитанием из внука мужчины-любовника!

Не рано ли на двенадцатом году? Лучше сейчас, пока какая-нибудь красотка, которая не умней самого Телемаха, не научит его тому, чего не умеет сама.

Пенелопа рассмеялась:

— Ну, Рыжий, я за все с тебя спрошу, когда вернешься! И за необходимость оставаться красивой столько лет, не зная мужской ласки, и за то, что приходится быть для сына и мамой, и папой!

Пока благие намерения так и остались намерениями, посмотрев на сына, Пенелопа решила, что высокий рост еще не признак взрослости, и с воспитанием из Телемаха любовника можно подождать. А вот Ментора и впрямь пора привлекать к обучению царевича.

— Ментор, ты не забыл, что Одиссей тебе поручал сына?

— Ты так хорошо со всем справлялась, царица…

— …что ты решил, что вместо занятий с царевичем можешь развлекаться с рабынями? Нет уж, я научила Телемаха всему, что знала и умела сама, теперь твоя очередь. Вырастет из царевича недоумок, ты будешь виноват!

— Что он знает?

— А почему бы тебе не спросить у самого Телемаха?

Ментор попытался выяснить, что же действительно знает и умеет царевич, и был просто изумлен.

— Кто научил тебя так владеть луком?

— Царица.

Конечно, это не рука взрослого мужчины, но для подростка очень хорошо.

— А о Геракле кто рассказал?

— Меня всему учила мама.

Ментор задумался: чему же тогда учить ему?

Что за жена у Одиссея и чего ради он где-то мотается, если дома ждет вот такая женщина?!

Утром до рассвета встать, принести жертвы домашним богам, намазать на лицо и тело все, что приготовила Эвриклея, поделать, пока никто не видит, гимнастические упражнения (ее грудь до сих пор не опала и живот не висит!), разбудить слуг, распределить работу на день, потом прическа, одевание, завтрак, беседа с Телемахом (обязательно, нужно узнать, чему научился за предыдущий день), заботы по дому, присмотр за большим хозяйством, встречи с торговцами, ткачество… множество больших и малых дел, не терпящих (или даже терпящих) отлагательства, суета, люди вокруг до самого позднего вечера…

Она успевала многое, успевала что-то придумать, за чем-то приглядеть, что-то сделать сама, с кем-то поговорить… все без остановки, без раздумий, чтобы не было и минутки свободной.

Но потом наступала ночь, когда гасли все светильники, кроме малых, когда затихал дворец и вся Итака, когда все были в своих спальнях с кем-то, а она одна. Много лет одна, и еще неизвестно, сколько