навестить сестру. Господину пришлось самому закупать провизию, а следовательно, вступать в утомительные разговоры.

Как известно, из этого тоже ничего хорошего не вышло.

Зимой темнеет рано, и люди спешат укрыться в теплых уютных домах. В тот роковой вечер Берн ехал по темной пустынной улице.

Он купил у мистера Моргана вязанку хвороста и скрепя сердце заплатил сумму, равную стоимости одной каменной рыбы с комода. В то время еще наивно казалось, что из принципиальных соображений можно не прикасаться к заработанным на войне безумным деньгам. Впрочем, холодная северная зима быстро развеяла принципы, а излишние сомнения давно утратили актуальность.

Покупать хворост понадобилось потому, что заготовить самому не хватало сил. Черт возьми, до чего же надоела беспомощность! Берн погрузил вязанку на санки и повез к кузнице, где оставил лошадь вместе с повозкой, чтобы Большой Джим сменил подкову. Ради этого пришлось продать одну из фарфоровых фигурок. Потом он понял, что куда разумнее было бы дождаться, пока лошадь подкуют, и спокойно поехать за дровами. Но долгие страдания лишают логики, и Берну просто хотелось поскорее вернуться домой. Так и получилось, что он тащил по главной улице санки с хворостом, а на главной улице, как всем известно, находился дом доктора Лоуфорда.

Он остановился. И посмотрел.

Света нигде не было. Ни внизу, в офисе, ни наверху, в квартире. Все соседние магазины тоже давно закрылись, но окна второго этажа весело сияли: хозяева, должно быть, наслаждались сытным обедом в кругу семьи.

А это означало, что они не выглянут на темную улицу и не увидят одинокого потерянного человека.

Вполне вероятно, доктор устал и лег спать пораньше. А может быть, уехал по срочному вызову. Грязный притоптанный снег надежно хранил тайны.

Его ладонь сжала дверную ручку прежде, чем Берн осознал, что собирается войти. В Рестоне никто не считал нужным запираться. Дверь поддалась не сразу, и пришлось слегка надавить плечом. К счастью, обошлось без особого шума.

Держал ли доктор Лоуфорд экономку? Этого Берн не знал, однако возможности не исключал. Призвав на помощь давно дремавшие способности, он беззвучно проскользнул в комнаты. Обнаружил сначала приемную, а потом и процедурную. Принялся рыться на полках и в шкафах в поисках опиума, без которого не мог жить. В отчаянии, смахивал на пол пузырьки и коробки, разбрасывал бумаги, выдвигал ящики. Доктор пользовался уважением, считался опытным и квалифицированным специалистом; не может быть, чтобы в его запасах не нашлось спасительного зелья, дарующего облегчение и сон…

И вот он нашел то, что искал. Чемоданчик, который старый педант тщательно спрятал, засунув в письменный стол, в дальний угол нижнего ящика. Берн поднял крышку, увидел целую дюжину бутылочек с вожделенным сладким нектаром и едва не заплакал от счастья. Он бы открыл одну и немедленно выпил, если бы не знал наверняка, что упадет в забытьи здесь же, на месте преступления, и будет обнаружен. Когда именно, не важно: может быть, через несколько минут, а может быть, утром. А ведь он только что добыл то, в чем нуждался больше всего на свете.

Берн не поддался искушению, вскочил и побежал на улицу, к санкам, а потом в кузницу — если неровную хромающую походку можно назвать бегом. Сел в повозку, приехал домой и провалился в долгожданное небытие.

— Я даже не закрыл за собой дверь ограбленного дома, — добавил Берн, осознав, что Джейн не произнесла ни слова и даже ни разу не шевельнулась. — Того количества настойки, которое я взял, хватило бы на целый год всему населению графства. А я выпил один за несколько месяцев.

В голосе звучала безысходность.

— Не все, — тихо заметила Джейн и посмотрела на полупустую бутылочку.

— Не все, — согласился Берн. — Хочу, чтобы вы знали… — Он помолчал, перевел дух и повторил: — Хочу, чтобы вы знали: после возвращения из Лондона я не принял ни капли. Ни единой капли.

Джейн молча кивнула и снова посмотрела на чемоданчик.

— Что случилось после того, как вы это забрали?

Берн пожал плечами:

— Не помню, как шел по улице, как вернулся домой. Не помню, чтобы разбивал окна в магазинах миссис Хилл и мистера Дэвиса, но, должно быть, когда-то сделал, потому что наутро вся деревня только об этом и говорила. Все искали преступника. Но тогда я, разумеется, об этом не подозревал.

Берн тоже посмотрел вниз.

Нет, он ничего не помнил, потому что лежал в забытьи.

— Как же вам удалось избежать… досмотра? — недоуменно спросила Джейн.

И в ответ услышала смех.

— Счастливое стечение обстоятельств, — ответил он, немного успокоившись. — Следующим вечером произошло первое нападение на дороге. О преступлениях на главной улице или забыли, или связали их с последующими событиями. К этому времени меня уже начали подозревать, но никто не догадался спросить, где я был в день ограбления.

— Ну и простаки, — пробормотала Джейн.

— Только не доктор Лоуфорд, — возразил Берн. — Спустя несколько недель он пригласил в партнеры доктора Берриджа; очевидно, для того, чтобы приемная никогда не пустовала.

Джейн не поднимала глаз от пыльного потертого чемодана, от единственной бутылки, в которой еще оставалось зловещее ядовитое зелье. Берн тоже посмотрел на источник своего падения и позора.

— Так что, как видите, люди не напрасно меня подозревают. И не зря ненавидят. Я нанес Рестону и всем местным жителям огромный ущерб.

— Но ведь далеко не все обвинения справедливы! — горячо воскликнула Джейн.

— Достаточно и того, что действительно произошло! — прорычал Берн и отошел от трубы, возле которой стоял все это время. — Я заслужил ненависть, так пусть же ненавидят! — Он сделал еще шаг, отчего Джейн испуганно попятилась, и пронесся мимо нее к единственному окну. Исповедь далась нелегко, и воздуха катастрофически не хватало. — Теперь вы все знаете и, я уверен, в достаточной степени жалеете меня и презираете, так что будет лучше, если я останусь в одиночестве.

Он стоял лицом к окну и не сомневался, что слышит удаляющиеся шаги… но вдруг голос прозвучал совсем близко, за спиной.

— Считаете, что я вас жалею? — обиженно и недоверчиво проговорила Джейн.

Берн порывисто обернулся и увидел пылающие огнем глаза, горячий румянец на щеках.

— Полагаете, что я представляла вас на ассамблее, наводила справки насчет преступлений, да и сейчас вот пришла… из жалости?

— Только из жалости; иных причин я не вижу, — горько отозвался Берн. — Не понимаю, как вы можете защищать меня в присутствии маркиза и сэра Уилтона, но в то же время за целую неделю не находите мужества навестить. Неужели у вас в библиотеке, на диване, я выглядел столь нелепым?

— Нет! — искренне воскликнула Джейн.

— Почему же не пользуетесь возможностью немедленно уйти? Теперь у вас есть веские основания завершить неудачную программу реабилитации и поставить на мне крест! Черт возьми, сегодня открылись самые темные стороны моего существования.

— Я не желаю ставить крест! И вы для меня вовсе не… программа!

— В таком случае что же? Если не крест, не программа, если не испытываете ни жалости, ни ненависти — что остается?

Берн не мог не заметить, что леди Джейн переживает нелегкие минуты. Неровное дыхание, лихорадочный блеск глаз, пунцовые щеки — она едва справлялась с волнением. Он и сам чувствовал, как натянулся каждый нерв, встрепенулась каждая клеточка, ожил каждый уголок души, и, едва сознавая, повторил:

— Что же остается?

Она молчала, но ответ явился сам собой и не оставил сомнений.

— Джейн, — прошептал Берн, — что…