Только Витьке все равно, он уже с детства привычный был. А мне и в первый раз не очень понравилось, и потом — само собой.

Магазин книжный у нас в городе один, да, в общем, и ни к чему больше. Водочных пятнадцать, и то не хватает. А книжный что — тетрадки сопли-викам купить да бумагу туалетную — кому погордее и газетой обойтись не может. Я туда тоже не часто ходил. У бати денег редко бывало, да он и пропивал сразу, а у матери не очень допросишься.

Как-то забежал я туда дождь переждать, из школы шел — по дороге. Смотрю, а у них там книги не под стеклом: «Дело Васильева», «Месть важнее жизни», да и других много-много. Хорошие. В библиотеке школьной скукота — таких не допросишься. А в магазине никого нет и продавалка вышла. Я огляделся, две штуки в сумку сунул — и снова под дождь. Домой не понес, побоялся. Я ведь не понимал тогда, что моим наплевать, что у меня за книги и откуда.

У нас дом деревянный, я на чердак залез, там читал. Книжки попались тогда не очень, ну я просто в этом понимаю. Но тогда понравились. Особенно про киллера. Он с детства стрелять учился, батя у него охотник, а потом его в армию забрали. Я ее после Семенову пересказывал, так он смеялся. Ну так книжка, конечно. Там, понятно, вранье. И про воров когда и вообще. Но читать интересно.

Я еще два раза в книжный заходил, брал так же. А на третий — продавалка выскочила, ждала уже, следила.

В школу бумагу написали. И отца с работы вызвали. Я стою там перед ними, а он в сторонке сидит. Завуч разоряется: пример улицы, то-се, недостатки воспитания! Позор.

Батя весь красный, кивает:

— Займусь, больше не повторится.

И занялся, гад. В тот же вечер выпорол, а потом к Семенову сходил, напился и еще добавил.

Вот я тогда в первый раз и сбежал. Блин, знал бы, как там у бати самого все повернется, я б ему ответил тогда. Не знал. На восток рванул, в Бийск, там у меня бабка живет. И опять дурак вышел. В Москву надо было, да я разве понимал!

На товарных добирался, на ближайшей станции сняли. Тамошний начальник первый раз тогда спрашивает:

— Как фамилия?

Говорю. А он, глухой, через «ё» пишет. Я объясняю. А он, падла, смеется.

— Грамотный, — говорит. — Книжник.

Я подумал, он и про магазин знает, отнекиваться стал. А он все смеется:

— Сопля, а грамотный. Книжник и есть.

И когда другому меня с рук на руки передавал, чтобы домой везти, так и обозвал. Тот, второй, после того как папаше на руки меня сдал, еще в школу пошел, не поленился, пузатый. Вот и стали меня дразнить: Книжник да Книжник. Витька Семенов потом уже мне и татуировку эту сделал.

Батя совсем озверел после моего побега: так избил, что я неделю не вставал. Потом опомнился, но врача вызывать запретил. Мать в школу зашла — сказала, я болен. Заболеешь тут, конечно! А сама мне говорит, что больничного, мол, с тобой не дадут. Один терпи. У меня работы много.

«Работы»… Ха! Узнал я и про работу ее потом. Потом, когда с батей история вышла.

Витька ко мне пару раз заходил, дверь-то открытая была, я ведь не вставал. Придет, по комнате послоняется, стуЛья попинает и уходит. Книжки, правда, приносил. Говорил — на помойке нашел. Ничего книжки были. Так бы я, может, и не стал читать, а когда лежишь все время — тоска ведь. Там одна про разбойников была, как он во француза переоделся — нормально. А про попа, который себе палец отрубил, я не дочитал — фигня, по-моему.

Мать на эти книжки у меня и не посмотрела. Ей-то что! А вот насчет сережек прямо на дыбы стала. Сережки у нее пропали золотые. Она ко мне как-то вечером:

— Куда дел, ворюга, бандит?!

Я и расплакался. Обидно стало. С кровати же не встаю. Куда я их деть мог?

— Кто заходил? — спрашивает.

— Витька, говорю, Семенов. Больше некому.

И правда, больше некому было. Отец вечером пришел, я думал, сразу к Семеновым побежит. Нет. Ничего не сказал. Пробурчал, что не материно это дело, а про меня — что вру я все, что веры мне нет и он со мной потом разберется.

Вот думаю, как. Нужен вам сын! Ладно, погодите. Поправлюсь — снова ноги сделаю.

Времени много было, стал я все обдумывать. Решил — за границу побегу, во Францию. Там тепло, хорошо. И работать можно устроиться, и в армию пойти — тоже платят. Достал с полки атлас старый, там еще Советский Союз нарисован и нашего Вышнегорска никак не найдешь. Но, решил, доберусь. Свидетельство о рождении у матери из стола вытащил, заметил, где деньги лежат, но сразу не взял, не дурак. Про свидетельство она, может, и сейчас не хватилась… А деньги бы сразу стала искать. Знаю я эти дела. Деньги — вещь, деньги любой дурак бережет, это ежу понятно. А уж про мою мамашку и говорить нечего. Она у меня за копейку удавится.

Стал я ждать, чтобы совсем лето стало, — в мае дело было. На школу вовсе забил, как поправился — даже для виду там не появлялся. Боялся только, чтобы батя про это не узнал и не отлупил опять. Но у бати скоро своих проблем выше крыши стало…

Я домой возвращаюсь однажды, а там милиция. Обыск. Оказалось, что батя-то мой на пару с Семеновым магазин подломили. Их и взяли тут же. А как стали копать — много чего за ними еще было. Батю-то давно с завода по статье уволили, а он нам с матерью не говорил, мы и не знали. Вот он чего Витьку выгораживал — с Семеновым ссориться не хотел. А может, еще почему. Я в их дела не вникал, знаю только, что папаша мой до сих пор сидит. Если не сбежал, конечно. Только интересно — куда это он побежит, если придется?

Я тогда и суда ждать не стал — больно мне интересно! Рванул, как и хотел, на запад. Только не по железке, а автостопом. Думал, так оно вернее, дальше уйти успею, искать ведь будут. Ха! Ну денег, которые я из заначки увел, матушка еще хватилась, а на меня положила — это уж точно.

Я тогда снова недалеко уехал. В Глухове, это сто двадцать километров от нашего Вышнегорска, искал я, где переночевать. К вечеру вижу — в подъезде придется. Это сейчас мне привычно, а тогда….

Но я про другое, короче. Там у меня пацаны какие-то деньги и отобрали, в подъезде. И побили. Я хоть кричал — фиг кто вышел помочь. Без денег долго не протянешь, вот и пришлось мне в милицию сдаваться. В другом подъезде до утра пересидел, а с утра пошел. Сказал все как было. Так оказалось, что матушка и не искала меня ни фига. Я четыре дня в приемнике жил, пока она собралась за мной приехать. Это в соседний-то город!

Ну привезла она меня назад. В школе меня на второй год оставили. Да мне что — не сильно я и расстроился. Уже решил же, что больше в школу ходить не буду. Бодяга. Батя в предварилке сидел, но по нему я тоже не скучал. А по ремню его — тем более. Мать на меня не больно-то внимание обращала — так я домой только пожрать заходил, и то не всегда. В то время у меня и татуировка появилась.

С Витькой Семеновым мы где-то месяц не виделись со всеми этими делами. Но я ему сережки материны не забыл. Только что с ним сделаешь — он пацан здоровый, бычара. И старше меня на два года.

Витьку я на обрыве, возле гаражей, встретил. Я туда потусоваться пошел — встречать с работы мне уже некого было. А Витька и никогда не встречал — батя урка, так какой там завод! Но все пацаны по вечерам на обрыве, а он им травку продавал. Где брал — не знаю. И не трогали его никогда ни Дюша, ни Фингал. Они тоже дурью занимались, но по-серьезному. Да им лет по пятнадцать тогда было, а Витька — сопля. Но не трогали. Может, из-за отца, может, еще почему.

Витька сам ко мне подошел. «Здорово, — говорит, — как жизнь?» И улыбается так поганенько. Я бы, может, не стал с ним связываться, да все вокруг пацаны смотрят и вроде тоже смеются надо мной. Я и ответил, что гад ты, сережки увел, а мне досталось. Хотел еще прибавить, что какой у него папаша, такой и он сам, но не стал. Мне-то с моим батей тоже, выходит, не сильно повезло. А Витька все лыбится. «Книжник ты, — говорит, — и ничего больше. Козява. Не видал я никаких сережек. И ты ничего не докажешь, и мать твоя теперь пикнуть побоится». «Сам ты, — отвечаю, — книжник». Ну поцапались мы с ним. И как-то так получилось, что я ему в глаз заехал и фингал поставил. Случайно получилось, он меня