В сгущающейся темноте и под шум осеннего дождя они приблизились к забору, ограждающему дом Треневой, прислушались, присмотрелись к светящемуся окну. Подошли еще ближе, но залаяла собака. И — отпрянули.

— Ну ты чего, Леха, — хрипло сказал один из них, коренастый, хрипатый, без шапки, в болоньевой куртке. — Ты ж говорил, пес тебя как родного встречает?

— Меня знает, а тебя нет, — огрызнулся второй, помоложе, длинный, сутулый и одетый в солдатский бушлат и шляпу с обвисшими полями на голове.

— Ты давай топай, — сказал коренастый и посмотрел на часы. — Скажешь родной тетеньке, типа, на последний автобус опоздал, попросишься переночевать. Иди, говорю, а то мне тут еще мокнуть.

— Иду, — сказал Леха. И не сдвинулся с места. Казалось, он никак не мог решиться. — Слышь, Игнат… Я все думаю. Может, сама отдаст бумажки, если хорошо попрошу, и чтоб никому ни слова?

— Уже просили ее, и по-хорошему, — покрутил головой Игнат. — Ну как знал. Что, жалко стало родную тетку? Тогда я пойду!

И двинулся к калитке. Снова залаяла собака.

— Подожди, — придержал его за рукав Леха. — Все-таки с детства ее знаю… Посылки мне в армию присылала. Весь взвод угощал. Потом в зону тоже присылала…

— А в зоне ты угощал весь барак… Слыхал уже. Ты чего сейчас об этом заговорил? — повысил голос Игнат. — Бабки взял?

— Ну взял… — смиренно согласился Леха. — Может, назад вернуть?

— И они возьмут, — кивнул Игнат. — И еще сопли те вытрут да по головке погладят… Ломом. Или чем потяжелее. Такая, милый, тебе вышла альтернатива. Или ты с бабками и девками, или кто-то другой.

— А кто другой?

— Я, придурок. Кто ж еще?

— Так ты и иди, — хрипло сказал Леха. — А бабки пополам.

Игнат не ответил, только усмехнулся, покрутив головой.

— Вроде обсуждали уже, а ты опять за свое. Я-то пойду, только…

— Тебе она не откроет, — кивнул Леха.

— И соседи моську твою услышат, даже бумаги взять не успею.

Леха оглянулся на соседние дома, где светились окна. Потом, промокший и продрогший, снова тоскливо посмотрел на светящееся окно со знакомыми занавесками в голубой цветочек.

— На вот, еще хлебни, племянничек… — Игнат достал стеклянную флягу с водкой, отвернул колпачок, протянул Лехе.

Тот жадно, будто стояла жара, стал пить. Вытер рукавом губы. И снова залаяла собака.

— Она меня год назад в дом не пустила… — припоминал Леха, распаляя себя и не отрывая взгляда от светящегося окна. — Видеть, говорит, не могу тебя, вечно пьяного. Как я ее, суку, ни просил, так и не пустила Представляешь? Говорит еще, чтоб больше в таком виде не приходил.

— На вот, пожуй, — озабоченно сказал Игнат и протянул ему специально заготовленный хлебный мякиш с мелко толчеными листьями табака как средство от водочного запаха. — А то дыхнешь ненароком. Опять не впустит.

— Я ей не пущу… — Леха мелко дрожал, набираясь решимости. — Ладно, пошел. Сама виновата. Зачем домой бумаги забрала? Их положено на работе держать, верно я говорю?

— Верно, верно… — Игнат подтолкнул его к калитке. — И не забудь, возьми деньги, как договаривались. И что там найдешь…

— Дай еще хлебнуть, — обернулся Леха.

— Хорош, говорю… — Игнат решительно толкнул его в спину.

— А что хоть в этих ее бумажках? — оглянулся Леха от самой калитки.

Игнат не успел ответить. А только присел за куст Скрипнула дверь, на крыльце появилась пожилая женщина, в ее руке светился ручной фонарик.

— Кто здесь? Рекс, уймись!

— Это я, тетя Галя! — громко сказал Леха, открывая калитку.

— Леша, ты? Чего так поздно приехал, случилось чего? — встревоженно спросила она.

— Да нет, вот по делам в Полбине задержался, решил вас навестить. Может, пустите переночевать, а то на последний автобус уже опоздал…

— Опять с друзьями небось задержался! — Она придерживала за ошейник овчарку, которая теперь скулила от нетерпения и рвалась к племяннику.

Игнат наблюдал из-за куста, как Леха погладил овчарку и она потерлась о его ногу.

— Ас чего он вдруг залаял па тебя? — спросила хозяйка, пропуская Леху в дверь. — Не узнал, что ли?

— Так дождь ведь, запахи отбивает… Да и старый совсем. — Это было последнее, что услышал Игнат, когда Леха закрыл дверь.

— Где ж ты так промок? — спросила тетка уже в доме, близоруко щурясь на промокшего племянника. — Ходил где-то, все по друзьям… Выпивал, что ли?

— Ну так, помаленьку… — развел руками Леха, пряча глаза. — Все ж приглашают, все угощают.

— Садись, сейчас чай поставлю. — Она помогла ему снять тяжелый от воды бушлат. — На вот, тапки переодень, ноги сырые совсем… Как хоть там, в Красноземске, устроился, расскажи.

— Нормально, — сказал он, присаживаясь за стол. — Комнату снял, платят пока исправно. Мало, конечно.

— Какой-то ты странный, — покачала она головой, внимательно глядя на племянника. — Случилось что? Ты здоров?

— Да нет, ничего, выпил, конечно, боялся, не пустите такого, как в прошлый раз… — Леха жалостно вздохнул и снова отвел глаза.

— Сядь наконец. Согрейся. И переоденься… — Она стала копаться в шкафу. — Вон у меня остались от дяди твоего вещи — кальсоны, носки» свитер, пиджак… Маловаты, конечно. Но хоть сухие. Я их после похорон почистила, высушила.

Леха невольно взглянул на большую фотографию покойного дяди, висевшую напротив, и отвернулся. Показалось, что тот в упор разглядывает племянника, собираясь что-то сказать.

— Да ладно, теть Галь, ничего страшного.

— Заболеешь еще. Вон весь продрог, я же вижу… Садись, переодевайся. И выпей немного, что ли…

И поставила на стол початую четвертинку водки.

— Это я для компресса держу, что-то в горле стало першить, — сказала она, будто оправдывалась.

— Да ладно, ну что вы… — Леха слабо сопротивлялся собственному желанию надеть сухие вещи.

— Надевай, кому говорят! Меня стесняешься, что ли? Я выйду, посмотрю чайник, а ты сними все с себя, я потом перестираю, до утра подсохнет…