кожаной папке, которую держал под мышкой, — на, погляди, видишь, сколько бланков? И все с подписями. Осталось только заполнить. Проставить твою фамилию, адрес, указать причину. Это все я могу прямо тут, при тебе, сделать. Только я еще не тороплюсь. Там у тебя, внизу, производится обыск. И я почти догадываюсь, что мои опера обнаружат. Сказать? Или сам угадаешь?

— Зачем? Я не уважаю провокаторов. Я — честный вор. И с беспределыциками отношений не имею…

— Брось лапшу мне вешать, Михо, — усмехнулся Лыков. — Какой ты честный? Мне твоя биография хорошо известна. А корону свою ты не заслужил, а купил в одна тысяча девятьсот восемьдесят девятом, в Мордовии, и я даже знаю, во что она тебе обошлась. Так что не лепи горбатого, ты — самый типичный «лаврушечник». И в законе считаться не имеешь морального права, поскольку в Рустави семью имеешь, двоих детей и жену Тамару. И собственность у тебя не общаковая, а личная, что тоже против вашего закона… Смотрящий он! Ишь ты? А вот мы тебя к пидорам в пресс-камеру устроим сегодня, а завтра поглядим, кто тебе больше понадобится — адвокат или врач со штопором.

— Зачем беспределом грозишь? Это — не базар.

— Ты в любом случае преступник, Михо. Совершал не совершал — мне абсолютно без разницы. И если у нас может состояться какой-то базар, то, сам должен понять, только на моих условиях. Ты бывалый, умный, вот и думай, как на старости лет задницу свою уберечь.

— Ты чего добиваешься? — Михо открыл и второй глаз и остро взглянул из-под нахмуренных густых бровей.

— Ну вот, а говоришь, базара не будет! Я ведь сказал: слушай сюда. Пока они там возятся, я тебе растолкую, что будет дальше. Согласен послушать?

— Говори, все равно я никуда не денусь.

— Это общая ваша ошибка, Михо… А будет вот что. Ты, надеюсь, в курсе разборки в «Медведе»? Не можешь не знать. И не стоит мне рассказывать, что ваших, в смысле твоих, там и близко не было. Были, Михо. А чтоб и сомнений не оставалось, мы у тебя обнаружим пистолет, из которого там стреляли… Вот, оказывается, как дело поворачивается, усек?

— Туфта, полковник, — пренебрежительно сказал Михо. — Ты сам знаешь, я — все равно вор в законе, мне ваши пушки без надобности. Никто тебе не поверит.

— А разве я сказал, что на оружии будут обнаружены отпечатки твоих пальцев? Зачем? Мы тоже отчасти уважаем ваши законы. Поэтому я тоже думаю, что там, скорей всего, обнаружат не твои, а кого-то другого. А вот кого конкретно, это ты подумаешь и скажешь мне. Ту разборку мы все равно повесим пока на вас, на твоих, Михо. Так мне нужно. Но это совсем не значит, что дело дойдет до суда. Знаешь ведь, как обычно? Свидетели в последнюю минуту отказываются, улики исчезают, ну, правда, какое-то время придется посидеть. Но вы ведь и сами умеете создавать для себя подходящие условия даже на киче, разве не так?

— Конкретно, я тебе зачем?

— Ты? А ты мне потом дашь показания на одного хмыря, который уже загорает на нарах. Дел у тебя с ним не было, но что он тебе сильно мешал — это факт. А та наркота, которую мы сейчас у тебя обнаружим, будет служить тебе некоторым прикрытием, когда станут допытываться, зачем держал. И зачем ты ее держал у себя дома, буду знать я один. Знаешь почему? А потому что ты окажешься моим тайным агентом. И подписку свою давал мне еще в прошлом веке, сечешь? И еще тебе придется, Михо, вспомнить, где это было, когда, при каких условиях. Тем более что знать об этом можем только мы с тобой, а больше ни одна живая душа. Таким вот образом я тебя и выну из-под следствия, понял? На будущее.

— Хочешь меня сукой сделать?

Лыков равнодушно пожал плечами:

— Тогда отправишься загорать. А какой ты на самом деле «законник», завтра же раструбят все московские газеты и телевидение. И случится так, что отпечатки на пистолете окажутся твоими. Вот чеченам-то подарочек, представляешь, Михо? Как они обрадуются! И уж тогда достанут, можешь не сомневаться. И тебе ни адвокат, ни штопор не помогут, старик…

— А что за хмырь? — после недолгого раздумья спросил Михо.

— Какая разница? Дашь показания и отъедешь на месячишко в какой-нибудь Лимассол, у тебя же там счет в банке? Видишь, и это я знаю. Отдохнешь, проветришься, развеешься, потом, когда вернешься, мы встретимся, обсудим кое-какие общие проблемы, уточним интересы, ты мне — про свои каналы, я тебе — про надежную «крышу», разве плохо? Подумай, время у тебя еще есть. Странно, что-то ребята долго возятся, а дело яйца выеденного не стоит… В общем, думай быстрей, кого «грузить» будем? Кто тебе в данный момент меньше других нужен, но язык за зубами держать умеет? Сейчас вернусь. — Он поднялся и позвал из коридора одного из оперов, показал тому на Михо. — Присмотри за ним. А ты, Михо, приготовься, приду — протокол писать будем…

— Что? — вдруг криво ухмыльнулся он. — И понятых с собой привезли?

— А тебе чего, громкой славы среди соседей не хватает? И так уже разговоры, поди, идут, что к тебе нежеланные гости пожаловали. Нам, как и тебе, лишний «шухер» не нужен…

…Как Вадим и обещал своему шефу и любимому начальнику, во второй половине дня Грязнов сам позвонил Александру Борисовичу Турецкому на службу и довольным голосом сообщил:

— Саня, с тебя полянка! Можешь подскочить сюда, в «Петры», и лично убедиться, что мои орлы слово свое держат. Нынче утром, пока мы с тобой обсуждали один важный вопрос личного порядка, они умудрились взять «стрелка» из «Медведя». И тот уже успел дать первые показания. Ты был прав, Саня, все-таки грузины.

— Чего-то я не припоминаю, чтоб такое утверждал? — засомневался было Турецкий. — Слушай, а они нам с тобой не впаривают, часом? Ты уверен?

— Я бы усомнился, если бы нашел у них хоть мизерную долю собственного интереса. Но тут другое дело, Саня, тут, как я знаю, агентура наконец сработала. А журналюги настаивают, что, мол, никому она не нужна! Сексоты — наш позор! Саня, уж мы-то с тобой знаем, что без той же Птички Небесной — помнишь, был у меня такой музыкант? — так вот, без него мы с тобой хрен бы раскрыли столько громких дел! Особенно про этих, про олигархов с телевидения. И это правильно! — закончил он фразой, которую любил часто повторять последний советский президент.

— Подъехать, что ли? — Турецкий продолжал раздумывать.

Появилось какое-то непонятное чувство то ли тщательно замаскированной фальши, то ли чего-то другого, неопределенно несерьезного. Вроде детской игры в поддавки, которой вдруг занялись взрослые дяди. А если возникают сомнения, то лучше не торопиться. Пусть события немного улягутся, примут стройный и логичный вид, вот тогда и посмотреть, что там у них и как.

Или, может, лучше следователя этого подослать, из Мосгорпрокуратуры, Ватутина. Подъедет, посмотрит, почитает показания. В конце концов, курировать — не значит соваться самому в каждую дырку. Жирно им больно будет!

Грязнов, видно, почуял сомнения друга. Помолчал, вздохнул:

— Нет, Саня, я же не настаиваю. Если у тебя имеются другие, более срочные дела, чего торопиться? Он же теперь, этот тип, никуда отсюда не денется! Считай, твой кадр. А чтоб ты знал, ну, просто смех! Охо-тились-то мои хлопцы на одного крупного барыгу, который мог быть «завязан с тем наркодельцом, который сейчас сидит, а вышли на убивца, представляешь? Как там твой Суворов-то говорил? Везение, везение, но когда-то ж и умение, верно? Вот и я об этом подумал… Ну ладно, не стану больше отвлекать тебя отдел государственных, а на выходные все-таки, считаю, полянку для ребят мы с тобой вполне можем накрыть! Подумай. Созвонимся…