неуклюже обхватил обеими руками личико Саулины и поцеловал ее в губы с торопливой жадностью вора, берущего чужое. Потом он вспыхнул до корней волос и пустился наутек.

Саулина смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.

— Прощай, Икар, — прошептала она, потом повернулась и позвонила в колокольчик.

— Тебе чего? — спросила женщина с недовольным и угрюмым лицом. Это была жена сторожа.

— Меня пригласила маркиза Дамиана, — скромно, но твердо объяснила Саулина.

— Это еще зачем? — недоверчиво прищурилась женщина.

— Чтобы составить ей компанию.

— Ты та девчонка, что была со скоморохами?

— Я Саулина Виола, — с достоинством ответила девочка.

— Да, меня предупредили, — подтвердила жена сторожа. — Но впустить тебя я не могу.

— Почему? — встревожилась Саулина.

— Это вход для господ.

— И что же делать?

— Что делать? Обойди вокруг дома и войди со стороны конюшни, где слуги ходят.

Если не считать хамского тона, в словах женщины, всего лишь напомнившей ей об освященной веками традиции, не было ничего обидного. Слуги и господа всегда ходили разными дорогами. Однако Саулина вспыхнула от гнева.

— Я не служанка, — твердо заявила она, глядя прямо в глаза женщине.

— Я этого и не говорила, — опешила сторожиха, получив столь решительный отпор и уже не зная, кем ей считать эту дерзкую девчонку.

Саулина почувствовала ее растерянность.

— Если ты собираешься мне открыть — открывай, — продолжала она столь же решительно, без колебаний переходя на «ты». — Если нет — я ухожу. А ты пойди объясни маркизе, почему я не пришла.

И она сделала вид, что уходит.

Женщина вытаращила глаза, машинально обтерла загрубевшие от работы руки об широкий фартук в синюю и зеленую полоску, а затем поспешила скинуть цепочку.

— Прощения просим, — забормотала она, — госпожа маркиза не предупредила, что вас положено впустить с господского входа. Прощения просим.

Ей даже подумать было страшно, какая головомойка ее ждет, если девчонка на нее нажалуется.

Но у Саулины, выигравшей первый бой, было на уме совсем другое. Она гордо прошествовала мимо почтительно посторонившейся сторожихи, небрежно бросив на ходу:

— Я знаю дорогу.

Это была очередная неправда: на самом деле она ни разу не переступала порога господского дома.

— Да, синьорина, — поклонилась сторожиха после минутного замешательства и проводила ее взглядом.

Маркиз Феб и его брат, монсиньор Пьетро, прервали свой неторопливый разговор, увидев, как Саулина идет босиком по усыпанной гравием дорожке к неумолчно журчащему фонтану. Оба они были тонкими знатоками женской красоты и уже готовы были выразить свое мнение, но ни один так и не заговорил. Юная свежесть Саулины, ее свободная и легкая походка, красота полевого цветка, не ведающего о своем очаровании и оттого вдвойне неотразимого, лишили их дара речи.

— Откуда взялось это маленькое чудо? — удивленно спросил монсиньор, не зная, к какому сословию ее отнести. — Из благородных или из простых?

Он был накоротке и с теми и с другими, но на этот раз не знал, что и думать. Саулина поставила его в тупик.

— Очередной каприз Дамианы, — пояснил Феб, наконец узнав приближающуюся девочку.

— Ты разжег мое любопытство, — признался прелат. — Откуда взялся этот каприз?

— Она из семейства скоморохов, — объяснил Феб. — Понравилась моей жене. А поскольку Дамиана, особенно в ее нынешнем положении, чувствует себя одинокой, она вбила себе в голову, что эта девочка поможет ей разогнать тоску.

— Вполне понятное и оправданное желание, — заметил Пьетро, — которое к тому же можно назвать бого-угодным делом.

— Ну, это соображение мне представляется второстепенным, — легкомысленно заметил маркиз Феб.

Пьетро привык читать в глазах брата его самые сокровенные мысли.

— Если бы не твоя хмурая физиономия, я бы сказал, что ты неравнодушен к этой девице.

— Она же еще ребенок, — поспешно перебил его Феб, стараясь ничем не выдать своей досады.

Если он не научится сдерживаться, то не только брат родной, а пожалуй, и посторонние начнут читать его лицо, как открытую книгу. Неудержимое влечение, которое он почувствовал к этой девочке, глубоко встревожило его.

Саулина была уже так близко, что могла видеть и слышать их. Она грациозно присела в реверансе и непринужденно улыбнулась.

— Меня ожидает госпожа маркиза, — сказала девочка, стараясь как можно правильнее произносить слова, чтобы не был заметен ее деревенский акцент.

— А не могли бы мы чем-нибудь вам угодить, прекрасная барышня? — шутливо спросил прелат.

— Один из вас, господа, мог бы проводить меня к ней.

Даже если бы она росла и воспитывалась за кулисами театра, ей и тогда не удалось бы лучше разыграть свою роль.

Братья обменялись многозначительными веселыми взглядами и одновременно склонили перед нею головы.

— Позвольте мне вас сопровождать, прелестное дитя, — сказал Феб, предлагая ей свою руку.

Маркиз уже не был так твердо уверен, что это странное босоногое существо имеет отношение к семейству скоморохов. Похоже, что к нему в сад случайно забрела лесная нимфа-сильфида.

Рибальдо ехал легкой рысью по дороге, ведущей в Кассано д'Адда, в сопровождении верного Бернардино, державшегося на почтительном расстоянии. Бернардино всегда чувствовал, когда нужно быть рядом с хозяином, а когда лучше оставить его в покое.

Высокий и тощий, Бернардино обладал неистощимым запасом сил. Его изможденное, морщинистое лицо и запавший по причине отсутствия многих зубов рот могли ввести в заблуждение кого угодно, но в глубоко сидящих глазах светились решительность и ум.

Много лет назад мать Гульельмо Галлароли спасла Бернардино Салу от пожизненного заключения в каторжную тюрьму. Вся вина Бернардино состояла в том, что он был младшим братом Карло Салы, вора- святотатца, грабившего церкви. Дело вызвало много шума еще и потому, что Карло Сала был священником.

Наконец он был арестован и приговорен к казни. Тщетно богословы из школы святого Иоанна Крестителя пытались вызвать в его душе раскаяние. Святотатец не прислушался ни к доводам теологов, ни к добрым советам светских властей, ни к молитвам простого народа, до самой плахи призывавшего его примириться с господом.

Палачу, медлившему в страхе перед его безбожной дерзостью, осужденный крикнул:

— Скорей! Делай свое грязное дело!

Грабитель церквей умер с безбожным смехом на устах и был похоронен в неосвященной земле ночью при свете факела.