— Я вернулась вот за этим, — она подошла к столу, на котором осталась ее табакерка.

— А как же я? — разочарованно протянула Джузеп-пина.

— Я на вас не обижаюсь, — неохотно проворчала Саулина.

— Если я что-то сделала не так, прости меня.

Голос певицы звучал так нежно, столько в нем было боли, что Саулина подошла к ней и погладила по руке. На лице у девочки появилось серьезное, недетское выражение. Ее гнев улетучился.

— Это вы должны меня простить, синьора Джузеппина, — извинилась она. — Я еще маленькая, я многого не понимаю.

— Для этого нужно время, — успокоила ее Джузеп-пина.

— Я совсем запуталась. От всех этих новшеств у меня голова кругом идет. Я не знаю, чего вы от меня ждете. Не знаю даже, зачем вы решили взять меня с собой, но, если я вас обидела, мне очень жаль.

Оперная примадонна, окруженная толпами поклонников и ухажеров, почувствовала себя слабой, глупой и ничтожной, сраженная искренностью Саулины. Честно говоря, она увезла девочку с собой из тщеславия, чтобы сделать ее своей игрушкой. Она собиралась превратить Саулину в куклу, лишенную чувств и собственной воли. Наполеон Бонапарт познакомился с этой девочкой при драматических обстоятельствах, и Джузеппине захотелось присвоить себе маленькую героиню. Если бы она собиралась просто спасти какую-нибудь малютку от нищеты, для этого вовсе не требовалось ехать в Корте-Реджину: достаточно было поискать на улицах Милана.

— Ты ни в чем не виновата, — сказала Джузеппина. — Просто ты оказалась замешанной в игру, которая тебе не по силам.

— В игру? — удивилась Саулина.

— Я хотела вывести тебя в свет, — призналась певица. — Показывать тебя друзьям как диковинку. Ну вот, теперь ты все знаешь.

— Значит, вы меня не любите?

— Конечно, я тебя люблю! Видишь ли, за то время, что мы провели вместе, я о многом подумала и многому научилась. Но когда я отправилась за тобой, мною двигало только тщеславие. Только оно одно.

— Я не понимаю, — покачала головой Саулина.

— Я хотела сказать своим друзьям: «Вот девочка, которая спасла жизнь генералу Бонапарту. Я ее нашла. Она здесь, у меня в доме, смотрите на нее!» Вот чего я хотела. Но теперь я понимаю, что была не права. Идем, я отвезу тебя обратно в Корте-Реджину.

Корте-Реджина! На Саулину словно опрокинули ушат холодной воды. В один миг она взвесила на весах два мира и подвела итог:

— Я остаюсь с вами, синьора Джузеппина, если вы меня не прогоните.

— Конечно, я тебя не прогоню, да ты-то сама не передумаешь опять через десять минут?

— А девчонка-то хитра! — пробормотала горничная, больше не смевшая прикоснуться к ней.

— Я привыкну носить башмаки и все остальное, — пообещала Саулина.

— Я уверена, ты об этом не пожалеешь, — обрадовалась певица.

— Ну что ж, вроде и ехать пора, — вставила служанка.

— Я тоже так думаю, — согласилась синьора Грас-сини.

— Поехали! Ужасно хочется взглянуть на этот самый Милан, — воскликнула Саулина.

Дорога стала шире, густая и буйная растительность поредела; когда проехали Лаццаретто, вдали показались Восточные ворота.

Саулина сидела смирно и молчала, забившись в уголок кареты. Рядом восседала великанша Джаннетта. Она поглядывала на Саулину косо. Служанка про себя ре-шила, что эта девчонка — змея, которую ее хозяйка по доброте душевной пригрела на своей груди. На себя Джаннетта добровольно взяла миссию не спускать глаз с коварной самозванки.

— А тут не надо бояться разбойников? — спросила Саулина.

— Нет, — заверила ее Джузеппина. — Мы уже в Милане, а в Милане разбойников нет.

Когда миновали Восточные ворота, Саулина, прилипшая к окошку, увидела незабываемое зрелище. За городскими бастионами, тянувшимися от Восточных ворот до Новых, сновали экипажи всех родов и видов: закрытые кареты, открытые коляски, простые и строгие, украшенные резьбой, позолотой и плюмажами, одни стояли, вытянувшись длинной вереницей, другие медленно катили вперед, пытаясь проложить себе дорогу в густом потоке движения.

— Этого не может быть! — воскликнула девочка.

— Просто наступил час прогулки в экипажах, — объяснила Джузеппина. — Я рада, что тебе понравилось. Действительно великолепное зрелище. Милан — единственный город в мире, где соблюдают этот обычай в час заката. Все, кто приезжает сюда впервые, удивляются, как и ты, а ведь они приезжают из Парижа и Вены, а не из Корте-Реджины. А знаешь, кто сидит в этих каретах? Здесь собралась вся миланская знать: Борромео, Порро, Мельци, Верри, Тротти, Сербеллони, Висконти.

Она так и сыпала причудливыми, незнакомыми именами, которые казались Саулине разноцветными камешками, со звоном перекатывающимися у нее в мозгу.

— А вы знаете всех этих женщин? — спросила девочка, заметив, что роскошные экипажи заняты в основном прекрасными дамами.

— Многие из них мне знакомы, но особенно хорошо я знаю их мужей, — ответила певица с лукавым смешком, смысла которого Саулина не поняла.

— А что же они тут делают? Ведь кареты никуда не едут!

— Главным образом сплетничают.

— И все они — важные дамы? — спросила Саулина.

— Все до единой! — подтвердила Джузеппина. — Между прочим, тут нередко назначают любовные свидания.

Саулина вспыхнула. Ей стало неловко.

— Многие выезжают на прогулку ради встречи с любовником, — как ни в чем не бывало продолжала синьора Грассини. — Кто-то просто хочет похвастаться последним парижским туалетом. Но у всех этих дам есть одно общее свойство: они богаты.

— А в Милане все такие богатые? — наивно поинтересовалась маленькая крестьяночка.

— Нет, дорогая, в Милане много нищеты. Погоди, сама увидишь. Нищета тут похуже, чем в Корте- Реджине.

Саулина поверить не могла, что существует более страшная нищета, чем та, от которой она уехала. Она решила, что Джузеппина преувеличивает.

— А когда богачи обедают? — спросила девочка.

— Они только что отобедали.

— Так поздно?

— Здесь все не так, как в деревне. Они обедают не в полдень, когда солнце высоко стоит над землей, а гораздо позже, когда уже темнеет.

— Разве они едят раз в день?

— О, ты за них не беспокойся. После прогулки в карете они направляются на Корсия-дей-Серви и пьют шербет. Или шоколад. Ты знаешь, что это такое?

— Нет, не знаю, — смутилась девочка.

— Ничего, ты их еще попробуешь. Очень вкусно. Шербет — холодный, как снег, а шоколад — горячий, как суп, но только сладкий.

— А потом?

— А потом они возвращаются домой, чтобы переодеться, и едут в оперный театр. А перед уходом могут еще поесть, если захотят.

— Оперный театр — это там, где вы поете?

— Верно. Он называется «Ла Скала».

— И все они там помещаются?

— Нет, что ты, конечно, не все. Но ведь в Милане много других театров: Каркано, Каннобьяна,