заходить. Женька легла на кровать и взяла в руки книжку. На Танино предложение пойти прогуляться в рощу она не ответила, отвернулась к стене. Бабуля у себя смотрела телевизор. Таня оделась и поехала к Ляльке — оставаться дома было невыносимо.

А через три месяца Таня собралась замуж. Все случилось так неожиданно и скоропалительно, что она даже не успела ничего осмыслить и обдумать. Влюбилась так, что перехватывало дыхание. Она просто задыхалась от любви.

Они познакомилась с Вадимом в метро, сидели напротив. Он очень внимательно ее рассматривал. Она чувствовала его взгляд, но глаз от книги не поднимала. Вышла на «Площади Революции». Увидела, что он быстро поднялся и вышел следом. Шла быстро и почему-то улыбалась. На улице он поравнялся с ней и сказал, что бег на длинные дистанции — не его стихия. Таня остановилась и внимательно посмотрела на него. «Какое хорошее лицо! — подумала она. — В глазах — печаль, на губах — усмешка. Голос хрипловатый и довольно низкий. Невысокий, худощавый, но ладный». Когда она узнала его поближе, то отметила, что юмор у него тонкий, но недобрый, жалящий такой, словно он защищается. Учился Вадим в ГИТИСе, на актерском. Фактура — Печорин или Раскольников. Точно — не бригадир или Герой Соцтруда. Жил с матерью — отец ушел, когда ему было три года. Мать работала в прачечной приемщицей. Денег, естественно, не хватало. Вадим подрабатывал в массовке на «Мосфильме». Три раза в неделю, опять же по ночам, дежурил пожарным в кинотеатре. Комплексовал, скрывал это от однокурсников. Одет был с иголочки — франтом был еще тем. Говорил, что лучше не поест, но новую рубашку у спекулянтов купит.

Закрутилось все сразу и стремительно. Обоим было совершенно ясно, что жить друг без друга они не смогут. Расставались на ночь — со слезами.

Мама была в ужасе — боже правый, актер! Более зыбкое будущее и представить сложно. Свадьбу сыграли тихую, у Тани дома. Мама и бабушка накрыли стол, Женька пришла со своим кавалером. На кухне всплакнула:

– Бросаешь меня?

Они обнялись и заревели хором. Пришла, конечно, Лялька, одна. На мамин вопрос, почему же одна, загадочно улыбнулась. Очень загадочно. Тихая Танина свекровь все время смущалась и почему-то краснела, дед Вадима — крепкий еще старик — выпил пару рюмок, и его здорово развезло. Пустился в воспоминания о счастливой и спокойной жизни при «хозяине».

Бабушка нахмурилась и предложила сменить тему. Свекровь испугалась и засобиралась домой. Вадим вызвал такси, и деда погрузили — сообща.

Когда уехала Вадимова родня, он как-то сразу вздохнул и расслабился. Подкалывал Женьку, спорил с Лялькой, объяснялся в любви теще.

В общем, как смогли, отметили. Отдельное жилье сразу образовалось — у деда Вадима была крошечная комнатка в коммуналке на Пресне, в квартире жили еще три семьи. Он благородно уступил ее и переехал к дочери. Сделали ремонт — переклеили обои и побелили потолки. Купили диван, книжные полки, новые шторы, посуду. Повесили бордовый шелковый абажур. Окно выходило на зоопарк, по ночам раздавались рев и вой его обитателей. Сначала было смешно, потом раздражало, а дальше — привыкли.

Таня неслась домой как угорелая. Готовила ужин, накрывала его полотняной салфеткой и ждала мужа. Вадим приходил усталый — она понимала: какая отдача — и физическая, и эмоциональная. Жалела его. Ел он молча, а потом, немного придя в себя, начинал ей рассказывать про репетиции, прогоны, занятия по фехтованию, уроки танцев, сценической речи.

Таня вздыхала:

– Какой ты счастливец! Как все интересно! Никакой рутины и обыденности!

Он почти обижался:

– А какой титанический труд! Какой расход жизненных сил! Какая нечеловеческая нагрузка!

Она его успокаивала, поила чаем с медом — так быстрее восстанавливаются связки — и укутывала теплым пледом.

Как она его любила! Сердце останавливалось и замирало! Когда Вадим спал, Таня садилась рядом и смотрела на него. Ее уже мало интересовала собственная личная жизнь. Ее жизнь — это он, талантливый, думающий, тонко чувствующий, рефлексирующий, сомневающийся. А она — она жена. Разве этого мало? И разве это не почетно — быть женой гения? В этом Таня не сомневалась ни минуты.

Приезжала мама и привозила продукты — то суп в банке, то котлеты, то кусок пирога. Оглядывала их каморку и тяжело вздыхала, предлагала переехать к ним. Сколько можно мучиться? Таня смеялась и отказывалась — у нас своя семья, и жить надо отдельно, без постороннего пригляда. Все остальное — чепуха, последнее, что их с Вадимом волнует. Мама плакала и обнимала дочь. А Таня удивлялась:

– Ты что, не видишь, как я счастлива?

Тане было наплевать на все: на скудный и неустроенный быт — и это после отдельной квартиры и бабушкиного ухода; на отсутствие денег — мужу она запретила работать по ночам; на то, что стрелку на колготках она заклеивала бесцветным лаком для ногтей. Штопала юбку, в третий раз пришивала бретельку на лифчике, варила на газу в маленьком ковшике остатки из трех тюбиков помады и заливала в один. Все казалось ей полной, просто полнейшей ерундой и пустяками.

Потому что она была счастлива.

Адвокат, не побрезговавший фамильными сапфирами, встречался с Вовкой. Вовка просил передать Верке, чтобы она «ехала в Москву, заканчивала институт и выбросила всю эту херню из головы».

На суде она увидела его — бледного, тощего, замученного, с глазами затравленного волка. Он увидел ее и опустил глаза, а она все смотрела на него, смотрела… И понимала, как страшно по нему истосковалась.

Ни речи адвоката, ни речи прокурора она не слышала — как будто отключилась. С трудом поняла, что Вовка признал свою вину и от последнего слова отказался. Когда стали зачитывать приговор, Эммочка почти насильно ее подняла со стула.

Судья читал монотонно и негромко. Когда он закончил, адвокат, вполне довольный и удовлетворенный, победно посмотрел на нее.

– Что? — спросила она у Эммочки.

– Четыре! — прошептала та и сжала Веркину руку.

– А… — отозвалась Верка.

Вовку выводили из зала. Он посмотрел на Верку и крикнул:

– Уезжай!

Она рассмеялась странным и дробным, каким-то утробным смехом.

Эммочка вывела ее на улицу, взяли такси и приехали домой. Верка выпила стакан водки. Стала засыпать. Эммочка жужжала о том, какая это удача.

– Всего четыре года! — повторяла она, снимая с Верки сапоги и колготки. — И какой молодец адвокат! Впрочем, в бабулиных знакомствах я не сомневалась. Все всегда работает, — тараторила она, пытаясь укрыть Верку одеялом.

– Слушай, ты, отстань! — крикнула Верка. — Придурошная!

Эммочка опустилась на стул, закрыла лицо руками — как ребенок, ей-богу! — и громко расплакалась. «Обидно, конечно, — горько всхлипывая, подумала она. — Ужасно обидно. Но объяснимо. Очень тяжелый день. Невыносимо длинный и тяжелый. Да и на кого обижаться? Ей, Веруше, больнее всех. Хуже всех и больнее».

Эммочка со вздохом встала, утерла ладонью слезы и стала раздеваться. Посмотрела на себя, голую, в зеркало, вздохнула, надела теплую старую фланелевую пижаму и шерстяные носки, забралась под одеяло и выключила ночник.

В соседней комнате громко всхрапнула пьяная Верка. Эммочка хихикнула и закрыла глаза.

Лялька тоже горела в сумасшедшем романе. «Предмет» назывался Игорем. Познакомилась она с ним у своих новых друзей. Завсегдатаем той компании он не был, был из «случайных», заезжих, просто совпали жизненные планы. Игорь тоже собирался «валить». Было ему уже за тридцать, за спиной два неудачных брака. Капризная красавица мать, бывшая актриса, отец, известный профессор-уролог, квартира