– Интересный характер?

– Очень. Представьте: запросто совершает проступки на грани воровства. А рядом с этим – истинное благородство.

Оно как-то само вдруг высказалось, и я почувствовал, что волнуюсь и слегка замираю, как волнуется и замирает рыбак перед сильной поклевкой.

– Что же тут интересного? – Он был рассеян. – По-моему, скука. Копаться в одном отдельно взятом человеке – всегда скука.

– Не скажите.

– Материал для очерка, не более того. Я читал об одном таком подростке из колонии. Твой тоже несовершеннолетний?

– Не совсем. Ему шестьдесят.

Старохатов на минуту задумался, – профессионал с большим опытом, он попытался угадать и оценить образ шестидесятилетнего человека с такими вот отклонениями от нормы.

– Директор завода?

– Нет.

– Председатель профкома?

– Нет.

Он подумал еще, прицелился – и попал:

– Ясно… Человек искусства?

– Да.

– Не тема. – Он поморщился. – Когда пишут о своих же собратьях, это всегда…

– Плохо?

– Нет. Почему же? Это не всегда плохо. Но это всегда пресно.

Старохатов взялся за вторую чашку чая – и постепенно возникло ощущение покоя и мира. То самое ощущение, какое нужно, если человек хочет вернуться к своему разговору. Обо мне.

«Ты ведь в известной мере мой ученик. Так что не удивляйся, если я буду иногда приходить и разговорами портить тебе вечер». – «Я не удивляюсь». – «Ты тоже, Игорь, мог бы меня не забывать, приезжай запросто». – «Спасибо». Такие вот пошли в ход незначащие раскланивания.

А потом он сказал:

– Таланта у всех нас на копейку, и, стало быть, нужна специальность. Хорошая, хлебная специальность.

И еще сказал:

– Я не хотел бы, Игорь, чтобы, скажем, мой сын в тридцать пять лет жил, как ты. Извини, но я не хотел бы, чтобы он принимал людей на кухне. Да еще на такой крохотной.

– Почему – как я?.. Может быть, он будет жить – как вы.

– Тоже не золотой век.

– Почему?

– Не хотел бы, – сказал он ворчливо. И грубо: – Не хотел бы.

Старохатов допил чай и плавно приземлил чашку.

А затем Павел Леонидович приземлил речь, как только что приземлил чашку на блюдце:

– Во всяком случае, этого не хочет ни один отец – не захочешь этого и ты, Игорь.

И тут же он встал. Начал прощаться с Аней, – пересуетившаяся у плиты, переволновавшаяся, она онемела и могла лишь улыбаться, улыбаться, улыбаться, – как-никак в ее дом приходил большой человек. Он посетил ее дом и выпил чаю – разве не так?.. А ту пилюльку («Живешь тесно, принимаешь людей на кухне») она проглотила с тихим достоинством, с каким глотают горькое верные жены.

А потом внизу взвыла его машина, разбрасывая колесами сугроб. Я пошел проводить не одевшись. Сыпал снег. Я ежился, а Старохатов кричал: «Иди, иди!.. Простынешь!»