вы будете править Англией. Я помню ваш приезд в Париж, помню, мне…

При всем отвращении к сладкозвучным речам Генри жадно слушал ее слова.

— …мне было немного жаль Стефана, у которого такой противник, как вы.

Впервые Генри улыбнулся:

— У нас в Нормандии, миледи, есть поговорка: хороший противник — хороший любовник. Я прошу вас только об одном: дать мне возможность доказать, что я могу быть и тем и другим.

— Отлично сказано, — заметила Альенора.

— Я вовсе не старался говорить красиво, — ответил Генри, но, словно приободренный похвалой, продолжал: — И скажу вам еще. Я — не монах. Милая улыбка, прелестное лицо, даже отдельный красивый женский локон могут срезать меня, как сокол срезает ястреба, но с того дня, когда я увидел вас в Париже, я не обращал больше внимания на других женщин и думал только о вас. Ведь живет же на свете рыжеволосая девица из рода Хоенштауфенов, и я почти уже решил просить ее руки. И если, как вы полагаете, ваши владения и ваши люди в состоянии содействовать моим честолюбивым замыслам, то какое важное значение имела бы для меня тесная родственная связь со Священной Римской империей. Однако после того как я встретил вас, та рыжеволосая дева показалась мне такой же непривлекательной, как остывшая овсяная каша без соли.

Генри замолчал, будто осознав, что невольно пустился в ненавистные ему пространные рассуждения. Потом через некоторое время добавил:

— Итак, я все сказал. Принимаете мое предложение или нет?

— Подобное решение нельзя принимать на ходу, — ответила Альенора, сделавшись серьезной. — В конце концов, оно радикально повлияет на всю мою дальнейшую жизнь… и вашу тоже. И честно говоря, не все преимущества на вашей стороне, но, как заметил этим утром кто-то, желающий мне добра, я должна или снова выйти замуж, или же до конца моих дней ходить в сопровождении телохранителей. Одинокая богатая женщина является в глазах большинства мужчин легкой добычей, которой каждый может завладеть. И таковыми мы останемся до тех пор, пока будут существовать священники, готовые совершить брачную церемонию, невзирая на протесты женщины.

Сама того не ведая, Альенора дала Генри повод сесть не своего любимого конька.

— Вот! — проговорил он. — Здесь вы попали в самую точку. Церковь мудра; куда бы вы ни взглянули, какой бы проблемы ни коснулись, у нее на все есть правильный, мудрый ответ. Церковь предвидела еще многие столетия назад ситуацию, когда несчастную женщину могут принудить вступить в брак вопреки ее желанию. Поэтому церковь обязала священника громко и отчетливо спрашивать: «Вы желаете этого мужчину взять в мужья?» — и женщина должна ответить, чтобы слышали все, находящиеся в церкви, «да» или «нет», если у нее есть на то причина. Святая церковь была начеку против алчных и бессовестных людей. Но священники… Именно здесь обнаружилось слабое место; привилегированные и избалованные, они вообразили себя выше закона и нарушали его совершенно безнаказанно. Они попирают законы божественные и человеческие. — Генри остановился и сглотнул. — Сударыня, сейчас не время… но если вы узнаете меня поближе, то увидите, что две идеи не дают мне покоя. Одна — осуществить свое право быть королем Англии, другая — заставить священников наравне со всеми остальными людьми соблюдать законы. Иначе все превращается в насмешку. Совсем недавно одну состоятельную женщину, шестидесятилетнюю вдову с деньгами, силой притащили к алтарю — связанную и с кляпом во рту — и обвенчали с человеком, пожелавшим присвоить себе ее имущество. Теперь такое никогда не произойдет в Нормандии.

— Это почему же?

— Мои священники знают мое мнение на этот счет. Существуют еще различные лазейки, которые мне пока не удалось закрыть те места, где не стыкуется каноническое право с гражданскими законами, но, по крайней мере, в моих владениях священнослужители тщательно придерживаются канонических установлений.

Альенора почувствовала к Генри явную симпатию.

А он продолжал:

— Я исправный прихожанин, но я также и солдат, я считаю, что священник, нарушающий законы церкви или того государства, в котором он живет, виновен в такой же мере, как и солдат, который перебежал к противнику или заснул на посту. Как-то один бродячий купец — он пришел из Венеции с каким-то товаром — рассказал мне о стране, где коровы считаются священными. Можете себе представить? Эти коровы всегда правы. Если какая-нибудь из них вломится в ваш огород и поест весь салат или если она вытопчет ваши хлеба, вы не можете требовать возмещения убытков. Речь идет, конечно, о несчастной варварской стране, но мне кажется, что если мы позволим духовенству игнорировать законы, они со временем превратятся в священных коров. Я слишком много болтаю и отнимаю у вас драгоценное время, которое вам требуется, чтобы все хорошенько обдумать и принять решение.

Однако он заблуждался: решение уже было принято.

Брак с Генри перевернул всю жизнь Альеноры. Будто последние пятнадцать лет она пребывала в тихой заводи и затем внезапно ее вытолкнули в бурный поток огромной реки с оживленным движением. Генри постоянно находился в пути; он объезжал территории Нормандии, Анжу, а теперь еще Аквитании и Пуату, отдавая распоряжения, наводя порядок и вникая в мельчайшие детали. Он никогда не забывал, что призыв из Англии может поступить в любой день — уже завтра, — и потому спешил устроить государственные дела так, чтобы и в его отсутствие все здесь шло гладко, без сучка и задоринки. В эти дни Генри с удовольствием брал Альенору с собой при условии, что она могла сесть на лошадь немедленно и соглашалась путешествовать налегке, без большого багажа и сопровождения. За год, который прошел между бракосочетанием и рождением первого из отпрысков Плантагенетов, она проделала в седле многие сотни миль, видела, как Генри справляется с десятками запутанных проблем, усвоила кое-что из его методов и идей и стала искренне уважать его за энергию и серьезное отношение к своим обязанностям.

Первый ребенок был мальчик. Они назвали его Вильгельмом в честь прадедушки, великого герцога Нормандии, завоевавшего Англию, а также в честь отца Альеноры. Смотря вниз на красное сморщенное личико первенца, Генри сказал:

— Он будет Вильгельмом III, королем Англии.

И Альеноре вспомнился вещун, предсказавший, что ее сын станет королем и прославится на весь мир. Пророчество, а также слова Генри относительно будущего титула ребенка, казалось, сбывались. Когда младенец еще лежал в колыбели, умер английский король Стефан, и в декабрьскую снежную бурю небольшая семья Плантагенетов пересекла Ла-Манш, чтобы вступить в свои наследственные права.

Стефан действительно, как часто жаловался Генри, полностью все разорил; при нем, помимо прочего, пришел в упадок великолепный старинный Вестминстерский дворец, а потому Генри с семьей поселился в несколько меньшем по размерам дворце Бермондси, который имел то преимущество, что располагался близ замка Тауэр на самом берегу реки Темзы — главной водной артерии города. Из окон дворца можно было видеть суда со всех концов света и даже из Палестины.

Однако Альенора не имела времени смотреть из окна и наблюдать деловитую суету других людей. Сперва церемония коронации, затем множество визитов английских баронов и епископов, приезжавших засвидетельствовать свое почтение новому королю. Потом оказалось, что нормандская разновидность французского языка — на котором говорили при английском дворе — за восемьдесят восемь лет изоляции на острове претерпела существенные изменения и сильно отличалась от того французского, к которому Альенора привыкла в Париже. И если она хотела быть настоящим помощником Генри — а этого она всей душой желала — ей нужно было освоить новый придворный диалект и, возможно, выучить вдобавок английский язык; отступив под напором новых нормандских обычаев и нормандского говора на второй план, английский язык — стойкий, живой, неистребимый — последнее время вновь начал пробивать себе дорогу наверх.