даже самая могучая сила не могла их разъединить.
Будто Антония никогда не отпустит его, не разомкнет объятий.
Она шумно вздохнула и приподнялась; ее твердые, как бусины, соски коснулись груди Рейнло.
— Я твоя, — шепнула она.
Ее слова опалили Николаса словно раскаленное докрасна тавро. С блаженным вздохом он закрыл глаза, готовясь испытать торжество победителя.
И не почувствовал триумфа.
Он не одержал победу в этой войне. Признание Антонии звучало отголоском слов, рвущихся из глубин его сердца. Если Антония принадлежала ему, то и он принадлежал ей. Всецело. Навсегда.
Глава 20
Пальцы Антонии впились в скользкую от пота спину Николаса. Твердые бугры мышц дрожали от напряжения. Пригвожденная к постели, Антония с необычайной остротой чувствовала тяжесть его мощного тела, жар его восставшей плоти. Рейнло неподвижно застыл, словно нечаянное признание Антонии обратило его в камень.
Потом внезапно он пришел в движение. Его яростные выпады наполнили душу Антонии смесью ужаса и восторга, кровать жалобно заскрипела. Два сплетенных тела стали единым целым. Подхваченные волнами бушующего пламени, они грузились в жерло огненного вулкана. Неистовство Николаса пробудило в Антонии дикую, безудержную страсть. Она трепетала словно натянутая струна, ее ногти глубоко вонзились в плечи Рейнло. Казалось, с каждым его движением полыхающий в ней пожар разгорается все сильнее.
Наконец неодолимая могучая сила оторвала ее от земли и вознесла к небесам, объятым огнем. Дрожащая, задыхающаяся, Антония замерла, чувствуя, как жадные языки пламени лижут ее плоть.
Казалось, мгновения блаженства длились целую вечность. По телу Антонии пробегали волны дрожи, перед глазами сверкали ослепительные вспышки. Она закрыла глаза, отдавая себя во власть яростной стихии.
Сквозь наплывающий туман наслаждения она почувствовала, как дрогнуло тело Николаса. Глухо застонав, он запрокинул голову, жилы на его шее вздулись. Антония ощутила, как внутри ее разливается его горячая влага.
Новая огненная лавина увлекла ее за собой, а в следующий миг Николас тяжело обрушился на Антонию, придавив ее к кровати. Она замерла, скованная блаженной истомой, по щекам катились слезы.
Пережив такое, сможет ли она жить без Николаса?
Рейнло уткнулся лицом Антонии в плечо. Его окутывал запах страсти, пряный аромат телесных соков. Кровь клокотала в нем. Бешеные удары сердца отдавались в ушах грохотом. Забытье наплывало волнами.
Никогда в жизни Николас не испытывал подобного блаженства.
Он все еще бродил среди звезд, затерянный странник в бесконечных мирах Вселенной. Рейнло всегда считал себя знатоком в искусстве любви, человеком, знающим все о чувственных наслаждениях. Как жестоко он ошибался. Черт возьми, до этой ночи он и понятия не имел, что такое истинное блаженство.
Наконец сквозь путаницу обрывочных мыслей пробилась одна: должно быть, он совсем раздавил Антонию. Она была высокой и сильной, под стать рослому могучему мужчине, и все же Рейнло весил изрядно. Он неохотно приподнялся, хотя их тесное объятие доставляло ему несказанное удовольствие.
— Нет, — сонно запротестовала Антония, стоило ему пошевелиться.
Ее ладони принялись мерными круговыми движениями гладить его спину. И с каждым завершенным кругом у Рейнло замирало сердце. Антония обладала магической властью над ним. Даже теперь, когда бушующий пожар желания угас, обратившись в тлеющие угли, легчайшее ее прикосновение отзывалось дрожью в его теле.
— Мне лучше подвинуться.
Рейнло замер, наслаждаясь медленными ленивыми движениями ее рук. Будь он котом, он бы замурлыкал.
— Нет, еще нет.
Николас со вздохом подчинился. Ему не хотелось нарушать связавшую их молчаливую близость, подобную легкой ряби океана.
Он знал, что поддается самообману, столь же далекому от реальности, как и грезы курильщика опиума. Но доводы рассудка оказались бессильны. Тихая радость захватила все его естество. Он лежал рядом с женщиной, которую так долго желал. С женщиной, отдавшейся ему безоглядно. Необычайно остро он ощущал ее пьянящую близость. Аромат ее кожи, белокурых волос кружил ему голову.
Время и пространство расплывались в золотистой дымке. На Рейнло накатывала приятная дремота.
С трудом повернув отяжелевшую голову, он приник губами к шее Антонии. Несколько долгих мгновений он молчал, удерживаясь на грани сна и яви, потом заставил себя заговорить:
— Я был неосторожен.
Руки Антонии замерли, она тяжело перевела дыхание. Из-за тяжести тела Николаса или из-за его слов?
После короткого молчания ее ладони вновь заскользили его спине.
— С этим мы ничего не можем поделать.
Ее голос звучал удивление ровно.
Нахмурившись, Рейнло зарылся лицом в ее мягкие волосы, пахнущие лавандой. В словах Антонии слышалась непривычная покорность судьбе. Он должен был видеть ее лицо.
Николас неохотно откатился в сторону. Разомкнув объятия, он ощутил, как мучительно сжалось сердце. Счастье оказалось слишком быстротечным. Он и не знал, что покидать благословенный рай будет так нестерпимо горько.
Приподнявшись на локте, он подпер ладонью подбородок.
— В Суррее я обещал, что не оставлю тебя с ребенком.
Чуть вздрогнув, Антония откинула голову на подушки и отвела со лба непослушные пряди. Взгляд ее казался печальным и строгим.
— Мы оба забыли об осторожности.
Рейнло недоверчиво прищурился. Спокойствие Антонии озадачило его. Он ожидал от нее вспышки ярости, обиды. Проклятие, как он мог быть таким беспечным?! Его душил гнев на себя самого.
— Но могут быть последствия, — мягко возразил он.
На лицо Антонии набежала тень.
— Я… С Джонни я не забеременела, — нерешительно произнесла она.
Имя Бентона словно проложило между ними грозную пропасть, ощетинившуюся пиками скал.
Рейнло хотелось что-то сказать, но на языке у него вертелся гневный вопрос: «Как могла женщина, подобная Антонии, потерять голову из-за болвана вроде Бентона?»
В комнате повисло тягостное молчание.
Наконец Антония заговорила:
— Возможно, я бесплодна.
Он промолчал, хотя желудок его свело в тугой ком от бессильной ярости. В голове теснилось множество вопросов. Наконец молчание стало невыносимым, как невыносимо было лежать рядом с Антонией, не касаясь ее. Николас сжал ее руку, и тотчас в нем пробудился голодный зверь, ощеривший клыки.
Рейнло перевел дыхание и задал вопрос, терзавший его с той минуты, когда он понял, что Антония не девственница.