— Мы за это время следующую партию «двести девяносто первых» запустить успели!! Там вся начинка в сборе!! А сейчас все надо демонтировать, перепроверять каждый узел, каждый проводок прозванивать — даже если там все в норме окажется, мы на месяц встанем! А у нас — сроки!!! У нас еще четыре проекта запущено, очереди дожидаются, и там тоже — сроки!!! Ты понимаешь это или нет, а?!!
Семга не выдержал, дернулся:
— Да не надо ничего проверять! Все в порядке, Пал Дмитриевич! Я ж говорю — ложная тревога! Готов голову на отсечение, если не верите…
— Голову на отсечение? — генеральный хватанул воздуху и взъярился пуще прежнего. — Твою голову? Эту самую, которая болит с похмелья? Которой ты уже успел накосячить себе и нам на уголовный срок и на миллиард убытков?! Что с нее толку, скажи мне?!
— Послушайте, Пал Дмитриевич… Я все объясню. Гуляев просто кидается в панику…
— Гуляев свое получит! — перебил Горыныч. — За распиздяйство свое! За то, что покрывал тебя!.. Тоже мне, благородство за чужой счет! Но он хотя бы переживает за дело, за проект, за «Циклон»! А ты?!.. Я все понимаю, у тебя горе, ты близкого человека потерял… Но ты неделю уже на работе! И неделю не просыхаешь! Все это видят, все беспокоятся, не один только Гуляев! Да ты… Ты даже сейчас кривой здесь стоишь!
— Неправда! — набычился Семга.
— Что неправда?!
Где-то за Семгиной спиной послышалось покашливание. В двери стояла Томашевская — грозная, как каменная статуя Командора.
— Извините, что мешаю, Павел Дмитриевич, — сказала она официальным тоном. — С Петрозаводского НПО смежники приехали, им подписать срочно…
— Черт. Давай, — буркнул генеральный.
Покачивая огромными бедрами, Томашевская подошла к столу, положила перед Горынычем папку, в которой тот поставил быстрый яростный росчерк.
— Кстати, Павел Дмитриевич, — выдала она вдруг. — Утром я заходила к Семаго, относила ему свежую сводку по «тысяча четвертому», как вы просили… Так он опять употреблял в рабочее время. Увидел меня, и бутылку с рюмкой сразу в сейф. А я видела, между прочим. Армянский коньяк. И в бутылке меньше половины осталось.
Генеральному бы выгнать ее, дуру, чтоб не лезла. А он вместо этого на Семгу уставился, сверлит, пыхтит, брови наставил.
— Разбираешься ты в коньяках, Томашевская! — похвалил ее Семга. — А то, что стучаться надо, когда заходишь — этому тебя не учили?
— А ну прекрати! — рыкнул на него генеральный. — Забыл, как Царькова вместо бабы целовал на испытаниях? А потом заблевал важных гостей! Об этом уже во всех ракетных подразделениях, во всех КБ анекдоты рассказывают! Сколько можно пьянствовать?
— Запирайтесь на ключ, Семаго, когда пьете, — бросила Томашевская презрительно. — И вообще, вы на территории режимного предприятия. Здесь вам не кабак и не зона отдыха, здесь люди работают на оборону… Я не вас, конечно, имею в виду. Вам работать некогда…
— Да кто ты такая, чтобы меня учить?! — заорал вдруг Семга. В нем будто лопнула какая-то пружина. — Я ракетчик! Я майор российской армии! У меня допуск секретности первой категории! А ты с третьей формой врываешься в кабинеты, жопой вертишь и через спины заглядываешь!
Генеральный вырос из-за стола, упер кулаки в бока — в нем проснулся бывший комдивизии.
— Молчать!! Это что за разговорчики?
— А что, нельзя? — огрызнулся Семаго. — Секретутка речь толкает, офицеру слова не скажи?
— Да уж такой ты офицер, Семаго, что лучше помолчал бы! — Томашевская тоже решила перейти на дружеское «ты». — Секретный ракетчик! Допуск первой категории! А кто сидел у Гуляева в кабинете, а потом ушел — и дверь нараспашку? Бери, качай, уноси, что хочешь!
Тут уж Семаго запунцовел, чуть не взорвался. В первую секунду он даже не придумал, что сказать, настолько его вырубило это нахальство, эта ее жлобская интонация… А в следующую секунду он просто испугался.
— Погоди, как это — сидел у Гуляева в кабинете? — насторожился Горыныч. — А сам Гуляев — что? Его не было там?
— Он к наладчикам на участок ходил, — сказала Томашевская.
— А ты что там делал, Семаго? — вопросил Пал Дмитриевич. — У тебя первая форма, у Гуляева — госважность… Да и вообще нельзя садиться за чужой компьютер без присутствия представителя первого отдела! Я тебя, конечно, ни в чем не подозреваю, но это грубое нарушение!
Генеральный отер ладонью взмокревший затылок.
— Так какого рожна ты торчал у него в кабинете, спрашиваю?
— Справки надо было подготовить… По движкам «тысяча четвертого»… — пробурчал Семга.
— И Гуляев тебя оставил там одного? Он тебе разрешил?
— Да, он буквально на пару минут…
— Неправда, Павел Дмитриевич, — сказала Томашевская. — Гуляева до конца дня не было. Я сама заперла кабинет и сдала под охрану.
— Ну, Гуляев… Ну Семаго!!.. — Генеральный повертел головой, скривил рот, как будто сам себя хотел укусить за щеку. — Ну вы тут у меня просто распоясались!! Ну вы тут… — Он набрал воздуху в грудь. — Распиздяйством занимаетесь!!!
Томашевская смотрела на Семгу с едва заметной усмешкой: будешь знать, алкоголик несчастный, кто тут секретутка и кто чем вертит. Вот сволочная баба. Семга в какой-то момент заставил себя отвернуться, зажмурился даже, чтоб ее не видеть. Потому что вдруг понял, что именно во время таких вот вспышек ярости люди получают инсульт, а потом остаток жизни проводят в кресле-каталке — застывшие, безмолвные паралитические изваяния.
— Гуляева ко мне! — орал Горыныч, вбивая кулаки в покрытый бумагами стол. — Срочно!
— Хорошо, Павел Дмитриевич.
Томашевская вышла из кабинета.
Семга помялся-помялся, развернулся на сто восемьдесят и тоже пошел.
— А ты куда? Останься! Вместе косячили — вместе отвечать будете!
Семга остановился, посмотрел на генерального. Ну, что ему сказать? Что объяснить? Ну, придет Гуляев, ну, выяснится, что ни в какой кабинет он Семгу не пускал, что никакие справки готовить не поручал и что он вообще ни сном ни духом, как говорится. Сообщат режимникам, те проверят программу «Замок», обнаружат взлом и скачивание… Тут-то и начнется самое интересное… Кому передал, когда завербован, сколько получил, в какой валюте…
Черт. А ведь он — пускай подсознательно, по пьяни или в помрачении ума, — ведь он на самом деле давно мечтал оказаться в такой ситуации, как эта. В ситуации, когда можно со спокойной душой отправить генерального на три буквы, на выходе разворошить воронье гнездо на голове Томашевской, а встреченному в коридоре Гуляеву сунуть коленом под яйца. Э-эх, гуляй, губерния, все равно хуже не будет!..
Но сейчас Семге почему-то ничего не хотелось. Вот не хотелось — и все. Он просто устал. Даже открыть рот, чтоб послать дорогого Пала Дмитрича — даже это лень. Вот досада-то! Вот невезение!
Семга махнул рукой и пошаркал к выходу, не обращая внимания на окрики своего бывшего начальника.
Он неторопливо обошел свою квартиру. Собрал осколки стекла на полу в кухне — третьего дня шкафчик расколотил, сам не помнил уже, что искал там. Грязную посуду растолкал по пакетам, скинул в мусоропровод. Остатки продуктов — туда же. Убрал постель. Повыдергивал все штекеры из розеток. Умыл лицо в ванной, почистил зубы, потом перекрыл воду в стояке. Вытряхнул все фотоальбомы, какие нашел, тоже рассовал по пакетам и тоже — в мусоропровод. Нет, одну фотку оставил себе — там, где Наташка в том самом купальнике с маргаритками.
Эх, Наташка, Наташка… Была бы жива, сейчас бы собрала маленькую сумочку, вышли вдвоем, он бы
