На этой неделе, дорогой читатель, я несколько дней провел в Берлине, чтобы принять участие в конференции в отеле «Адлон». Приглашены были публицист Иоахим Бессинг, доктор Экхарт Никкель, писатель Беньямин фон Штукрад-Барре и Александр фон Шенбург, который в конце этого месяца должен сочетаться браком с ослепительно красивой и высокоинтеллектуальной Ириной фон Хессен.
Как раз был открыт для посещений Рейхстаг, Шредер красовался на обложке Newsweek, сияло солнце. Весна мощно вторгалась в город, у Бранденбургских ворот стояли люди, удивлялись и ели сосиски с горчицей за три восемьдесят.
Мы впятером сидели в номере для конференций и говорили о нынешнем положении вещей. Было установлено несколько микрофонов, чтобы все документировать, ибо осенью в издательстве «Ульштайн» мы предполагали выпустить на основе этих разговоров книгу под заголовком Tristesse Royale. Все пили ужасно много эспрессо, и время от времени кто-то из нас вставал, подходил к окну и смотрел на Бранденбургские ворота.
Между тем там внизу образовалась процессия демонстрантов, и поскольку разговор наш все равно застопорился, мы вышли из «Адлона» на улицу и присоединились к манифестации. Она, как мы выяснили, была направлена против войны в Сербии и Косово, против интервенции НАТО, за коммунизм, против Хорста Малера, за одну ночь превратившегося из члена РАФ[190] в наци, против сионизма и против США, за мир и против дискриминации берлинских лесбиянок.
Таким образом, это была весьма диффузная демонстрация. Впереди — на движущемся со скоростью шага автофургоне — стоял человек и выкрикивал (вниз) лозунги. За ним шли молодые люди в черных футболках клуба «Санкт-Паули»[191], без особого энтузиазма поднимая в воздух плакаты с надписью «Долой НАТО», следующими шагали лесбиянки, а позади них двигались мы.
Поскольку мы были в темных костюмах, на нас поглядывали недоверчиво. Одна молодая женщина опасливо спросила подругу, к какой из «групп-К» мы могли бы принадлежать (вследствие этого я предполагаю, что среди кадровых работников Коммунистического интернационала в самом деле существует подозрительная подгруппа аккуратно причесанных на пробор молодых людей, которые носят исключительно темные костюмы), и нас фотографировали как сами демонстранты, так и стоящие на обочине служащие BND[192].
Потом демонстрация кончилась, и люди рассеялись, вертолеты перестали кружить над нашими головами, а так и не вступившие в действие водометы снова уехали, через Бранденбургские ворота. Мы же поплелись обратно в «Адлон».
После этого конференция становилась все хаотичнее. Заглянул журналист из газеты Welt (господин Делекат, который, как выяснилось позднее, был, собственно, оперным критиком), чтобы взять у нас интервью, мы с ним опустошили несколько бутылок, и, после того как доктор Экхарт Никкель заявил, что в рамках нашей конференции он чувствует себя «как в лингвистическом Косово», только вот «албанцы, которых я намеревался прогнать, все почему-то сами куда-то смотались», присутствующие заметно оживились.
Возникла полная неразбериха: со стены был сорван вставленный в рамку фуляр «Булгари»[193]. Писатель Беньямин фон Штукрад-Барре пытался проиграть нам первую вещь нового диска ‘Echo & the Bunnymen’[194], на двенадцатом уровне громкости. Журналист из га зеты Welt без единой фразы в кармане ушел обратно в редакцию, конференция прекратилась, а публицист Иоахим Бессинг и я решили тотчас же лететь в Пномпень.
Прибыв туда, мы, как всегда, сняли номер в Foreign Correspondents Club of Cambodia[195]. Стояла невероятная жара. Начался сезон дождей, и высоко в небе над Меконгом всполохи молний разрывали черные облака. Временами сквозь разрывы изливался яркий солнечный свет, частично освещая город и реку, что создавало весьма живописную картину.
Мы сидели на веранде и, попивая пиво, довольно долго смотрели на бульвар. Несколько рыбацких лодок двигались вниз по течению. Энтони, владелец Foreign Correspondents Club of Cambodia, поставил пластинку на проигрыватель, и теперь над Меконгом полились первые такты «Бразилии 66» Серхио Мендеса[196].
Потом прервалось энергоснабжение. Вентиляторы над нами и уличные фонари под нами разом перестали функционировать, и мы увидели, что по затемненному бульвару в нашу сторону медленно движется толпа людей. Многие из них были в лохмотьях. У некоторых демонстрантов была лишь одна нога. В небе сверкнула молния. Тяжеловооруженная военная полиция уже расположилась на перекрестках. Люди, собравшиеся на эту демонстрацию, требовали только одного: увеличения минимальной зарплаты в Камбодже с сорока американских долларов в месяц до шестидесяти.
Иоахим Бессинг и я не нашли в себе смелости присоединиться к их маршу. То, что всего несколько часов назад, в Берлине, еще казалось нам великолепной подрывной деятельностью — а именно марш объединившихся непонятно по какому принципу нелепых демонстрантов, — теперь предстало перед нами как бы отраженным в огромном зеркале, показавшем нам наше подлинное лицо: мы были трусливыми представителями попарта. И мы поняли: здесь, в Камбодже, всякая попкультура прекращается. Ибо здесь нет порождающего иронию разрыва между тем, что есть, и тем, что должно быть. Здесь речь идет о двадцатидолларовой прибавке к месячной зарплате.
Лукас присоединился к нам на веранде. Лукас когда-то служил в Иностранном легионе и внешне был похож на Герда Фребе[197] в поздний период творчества. Мы пили пиво. Не прерывая разговора, он провел ладонью по наголо бритой голове и объяснил нам, что приехал в Пномпень, чтобы заниматься разминированием.
Мы наблюдали за проходящей мимо толпой, и Лукас рассказал, сколько миллионов мин еще зарыто на рисовых полях. Он рассказал нам о прыгучих минах, которые, если крестьяне наступают на них, разрывают им грудь, а не ноги. Рассказал и о не смолкающем сутками плаче детей, которые, заигравшись, попали на минное поле и застряли там и которых нельзя спасти без риска самому подорваться на мине.
Наступила ночь, без предварительного оповещения. Одна темнота сменила другую. Чувствовалось, что это хорошо и правильно — снова оказаться в Азии.
Примечания
1
Я и в Аркадии есть
2
До свидания, господа!
3
До свидания, ваше превосходительство!
