моем старшем сыне этого сказать нельзя. Я прав? Ты со мною согласна, Фанни?

– Да, сэр.

Это было сказано тихо, но спокойно, и отношение Фанни к кузенам уже более не внушало беспокойства сэру Томасу. Но то, что тревога его сместилась, никак не облегчило положение Фанни; и, поскольку непостижимость ее поведения лишь подтвердилась, его недовольство возросло; он встал и, нахмурясь, – что Фанни отлично представляла, хотя и не смела поднять глаз, – зашагал по комнате, а немного погодя властно спросил:

– У тебя есть причина плохо думать о нраве мистера Крофорда, дитя мое?

– Нет, сэр.

Фанни жаждала прибавить: «Но о его правилах поведения – есть», но при ужаснувшей ее мысли о предстоящем в этом случае разговоре, объяснении и, возможно, неспособности его убедить сердце у нее упало. Ее дурное мнение о Крофорде основывалось по преимуществу на ее наблюдениях, которыми, оберегая своих кузин, она едва ли осмелилась бы поделиться с их отцом. Мария и Джулия, в особенности Мария, были слишком замешаны в неподобающем поведении Крофорда, и обрисовать его таким, как он ей представлялся, было невозможно, не выдав кузин. Фанни надеялась, что для такого человека, как ее дядя, столь проницательного, благородного, доброго, будет довольно просто ее признания в том, что Крофорд ей определенно не нравится. К безмерному ее огорченью, эта надежда не оправдалась.

Сэр Томас подошел к столу, подле которого Фанни сидела дрожащая и несчастная, и сказал достаточно холодно и сурово:

– Я вижу, разговаривать с тобою бесполезно. Лучше положить конец этой унизительной беседе. Нельзя более заставлять мистера Крофорда ждать. И потому я лишь почитаю своим долгом высказать свое мнение о твоем поведении: ты обманула все мои ожидания и оказалась совсем не такою, какою я тебя представлял. Потому что с тех пор, как я воротился в Англию, у меня сложилось весьма лестное мнение о тебе, Фанни, и, думаю, это было видно по тому, как я себя вел. Я находил, что ты на удивленье свободна от неуравновешенности, самомнения и какой-либо склонности к той своевольной, своенравной независимости, которая так распространена в наши дни среди молодых женщин и которая в молодых женщинах особенно оскорбительна и отвратительна. Но сейчас ты показала, что можешь быть своевольной и упрямой, что ты желаешь решать и решаешь сама за себя, не испытывая ни уважения, ни почтения к тем, кто, без сомненья, имеет кое-какое право руководить тобою, и даже не спрашиваешь их совета. Ты показала себя совсем, совсем не такой, какою я тебя представлял. Выгода и невыгода твоей семьи, твоих родителей, братьев и сестер, кажется, не занимала никакого места в твоих мыслях, когда ты принимала решение. Как они выиграли бы, как радовались бы от такого твоего устройства – это для тебя ничто. Ты думаешь единственно о самой себе. И оттого, что ты не питаешь к мистеру Крофорду в точности тех чувств, которых молодое горячее воображенье почитает необходимым для счастия, ты решилась сразу же ему отказать, не пожелав даже дать себе хоть несколько времени, чтоб поразмыслить, несколько времени, чтоб поразмыслить спокойно, по-настоящему проверить свои намерения, и вместо того сгоряча, в сумасбродном порыве пренебрегаешь возможностью устроить свою жизнь, устроить весьма подходящим образом, достойно, благородно, а меж тем другой такой возможности у тебя, наверно, уже никогда более не будет. К тебе чрезвычайно благосклонен молодой человек – разумный, деятельный, уравновешенный, прекрасно воспитанный, состоятельный, и он просит твоей руки великодушно и бескорыстно. И позволь тебе сказать, Фанни, что ты можешь ждать еще восемнадцать лет и не дождаться, чтоб к тебе посватался человек, обладающий и половиною богатства мистера Крофорда или десятою долею его достоинств. Я с радостью отдал бы за него любую из своих дочерей. Мария составила превосходную партию, но, ежели бы мистер Крофорд просил руки Джулии, я выдал бы ее за него с куда большим удовольствием, чем выдал Марию за мистера Рашуота. – И чуть помолчав, сэр Томас прибавил: – И я был бы весьма удивлен, если б какая- нибудь из моих дочерей, в любое время получив предложение, даже наполовину менее подходящее, чем то, которое получила ты, отнеслась бы с таким пренебреженьем к моему мненью и попечению, что не дала бы себе труда посоветоваться со мною, и немедля и наотрез ответила бы решительным отказом. Я был бы весьма удивлен и весьма уязвлен подобным поступком. Я счел бы это серьезным нарушением чувства долга и уважения. Тебя я не могу судить по тем же правилам. У тебя нет по отношению ко мне чувства долга, как у родного дитяти. Но если в сердце своем, Фанни, ты способна оправдать неблагодарность… – и сэр Томас остановился. К этому времени Фанни уже так горько плакала, что при всем своем гневе он не стал продолжать. Ее портрет, им нарисованный, и обвинения, столь тяжкие, столь многочисленные, и чем дальше, тем все более жестокие, едва не разбили ей сердце. Своевольная, упрямая, себялюбивая, да еще и неблагодарная. Вот как он о ней думает. Она обманула его ожидания, утратила его хорошее мнение. Что с нею станется?

– Мне так жаль, – невнятно, сквозь слезы вымолвила она. – Мне правда очень жаль.

– Жаль! Еще бы. Надеюсь, что тебе жаль. И, вероятно, у тебя будет причина еще долго сожалеть о своих сегодняшних делах.

– Если б только я могла поступить иначе, – опять с большим трудом произнесла Фанни, – но я так уверена, что никогда не сделаю его счастливым и сама тоже буду несчастна.

Она опять расплакалась, но, несмотря на слезы, несмотря на это ужасное мрачное слово «несчастна», которое вызвало слезы, сэру Томасу показалось, что Фанни несколько смягчилась, склонна несколько переменить свои намерения, а это предвещает благоприятный ответ на пылкие речи, если их обратит к ней молодой человек. Сэр Томас знал, что племянница очень застенчива, слишком легко приходит в волнение, и он подумал: видно, душа ее в таком состоянии, что кой-какое время, кой-какая настойчивость, кой-какое терпенье, а также и нетерпенье, – если влюбленный благоразумно пустит в ход всю эту смесь, – пожалуй, окажут обычное действие. Если б только мистер Крофорд стал упорно добиваться своего, если он достаточно любит, чтобы упорствовать… У сэра Томаса появились надежды. Мысли эти промелькнули у него в уме и приободрили его.

– Ну что ж, – сказал он с важностию, но уже не так сердито, – что ж, дитя мое, осуши слезы. Что толку в слезах, ничему они не помогут. Теперь тебе следует пойти со мною вниз. Мистеру Крофорду и так пришлось ждать слишком долго. Ты должна сама дать ему ответ. Мы не можем рассчитывать, что он удовольствуется меньшим. И только ты сама можешь объяснить ему, как вышло, что у него сложилось неверное представление о твоих чувствах, которому он, на свою беду, и доверился. Я никак не могу сделать это за тебя.

Но Фанни так отчаянно не желала спускаться к мистеру Крофорду, одна мысль об этом так явно сделала ее несчастной, что, немного подумав, сэр Томас счел за благо не неволить ее. И тем самым надежды на них обоих, на джентльмена и его даму, пока не оправдались, но, когда он взглянул на племянницу и увидел, что сталось от слез с ее лицом, он решил, что немедленная встреча может послужить не только на пользу, но и во вред. Так что сказав несколько ничего не значащих слов, он ушел один, а злосчастная племянница сидела и плакала о том, что произошло, и чувствовала себя как нельзя хуже.

В душе у ней было полнейшее смятение. Прошлое, настоящее, будущее – все приводило в ужас. Но самую жестокую боль причинял ей гнев дядюшки. Себялюбивая и неблагодарная! Чтоб он так о ней думал! Отныне она несчастна навсегда. Нет у ней никого, кто встал бы на ее сторону, кто вступился бы за нее, с