ноги. Вся ее поза демонстрировала внимание к разговору.
— Господарь волховать стал, к водной стихии обращаться, я в него сферу земли швырнула, вот вода в землю и ушла.
— Какую сферу земли?
— Ну на шее у меня подвеска болталась, — я махнула рукой, — янтариновая такая. Помнишь?
Дарина помнила. Она вдруг будто постарела на десяток лет. Потерла виски ладонями и устало спросила:
— Ленута, ты что, магичка?
— Ну уж всяко не вовкудлак.
Я пристально глядела на сестрицу. Знала ли она о том, о чем я догадалась только сегодня? На широкоскулом лице Дарины не дрогнул ни один мускул. «Знала, — поняла я, — с самого начала знала и молчала. Ни словечком не обмолвилась. Ну и кто она после этого?»
— Я не хотела, чтобы ты в чем-то чувствовала себя хуже, чем мы… Поэтому и не говорила.
— А если бы мне эта новость память вернула?
— Если бы да кабы… Ведь не вернула?
— Нет. — Я склонила голову. — А тебе Михай сразу сказал?
— Мне разъяснений не понадобилось, — поджала губы Дарина. — Я такие вещи носом чую: и волшбу любую, и зверя, и перевертыша всякого. За мой нюх меня твой братец Волчек в опекуны тебе и избрал. А ты как поняла?
— Я призвала ветер. — И, видя недоумение сестрицы, пояснила: — Это любому известно: не могут вовкудлаки стихии призывать, другая у них волшба — ведовство. Никто никогда про мага-оборотня слыхом не слыхивал.
Дарина недоверчиво хмыкнула:
— Разумная ты девка, Ленута. Только вся твоя ученость чего-то боком вылазит. Давно говорила, нечего тебе в государевой библиотеке штаны ночами просиживать. Вишь, моду взяла — сферы земли, призывания стихий. Чуть княжество без правителя не оставила… За каким лешим ты его полонить вздумала?
— А нечего было меня учить силки ставить да самостоятельность воспитывать, — разошлась я не на шутку. — Сама все время про гордость да независимость женскую разговоры ведешь, а как до дела дошло…
— И чего бы ты добилась? Пытать его принялась бы?
— А может, и пытать. Это и ежу понятно, что именно господарь ваш на меня колдовство черное навел.
— Так и спросила бы прямо. Влад он, конечно, змей еще тот…
Я растерялась:
— Влад? Вы настолько близко знакомы?
Лицо Дарины залил густой румянец.
Ей было двадцать. Уже двадцать или всего только двадцать. «Уже» — потому что все подруги давно вылизывали своих волчат, и «только» — потому что ни один из местных парней не заставлял ее сердце биться как-то по-особенному. До сегодняшнего дня.
Она сидела на берегу Синего озера, бросая в воду плоские камешки. Неподалеку паслись стреноженные лошади, еще чуть дальше отиралась пара дюжих дружинников, приставленных отцом охранять свою старшую дочь во время прогулки. Дарина улыбнулась. Синее озеро манило мягким шелестом волн и прохладой, неизведанной, предназначенной только для нее глубиной. Такой же глубиной манили к себе глаза ее собеседника.
— Фата Дарина окажет честь моему брату?
Да, тогда еще никто не звал ее досточтимой — домной Мареш, одинокой волчицей лунной богини…
— Брату? — удивленно переспросила я.
— Я должна была выйти замуж за Михая Димитру — правую руку нашего князя. — В голосе Дарины слышалась легкая грусть.
— Ничего себе! — ахнула я совсем уж по-простецки. — Я думала, твоя покойная сестра…
Боярин Петру Мареш, полноправный хозяин самого крупного валашского жудеца, смотрел сурово:
— Я уже ответил согласием, дочь моя. Это господарь настаивал, что нужно спросить еще и тебя. Так что, надеюсь, ты не опозоришь род Мареш глупыми девчоночьими выходками?
— Не люб он мне, батюшка, — ответила девушка, глядя в стальные глаза отца. — Не хочу за него.
Губы Петру сжались в тонкую линию:
— Потерпишь! Не хватало еще в государственные дела любовь вашу мешать!
Отец с такой ненавистью выплюнул слово «любовь», что Дарине захотелось сжаться в комочек и от души разреветься. Вместо этого она еще выше подняла голову и расправила плечи.
Петру Мареш общался с дочерью в зале Совета, сидя на своем законном месте, где обычно принимал просителей, решая кого миловать, кого казнить и как распутать хитросплетения соседских дрязг истцов и ответчиков. Ростом боярин обижен не был, но злую шутку играло с ним неудобное кресло на гнутых ножках. Именно из-за него долговязая старшая дочь могла смотреть на гневающегося отца сверху вниз. Этого Петру стерпеть уже не мог. Он вскочил, шаря взглядом по бревенчатым стенам, увешанным оружием. Дарина сгруппировалась, готовясь к трансформации — не для драки, а для удобства побега. Ярость отца можно было переждать и за много лиг от дома, забившись в какую-нибудь нору. Не раз и не два проходили…
Петру потянулся к наборной рукояти семихвостой плетки. Дарина зарычала.
— Полно, батюшка, — раздался от парадных дверей зала серебристый голосок. — Не пугайте нас с сестрицей…
Вайорика легкими шагами пересекла зал и присела перед отцом в изящном церемониальном поклоне. Ее каштановые волосы, заплетенные по ледзянской моде в десятки тонких косиц, идеально сочетались с голубым шелком платья. На округлом личике сияла лукавая улыбка. В темноватом интерьере зала Совета будто расцвел маленький луговой колокольчик — цветок, в честь которого младшая сестра Дарины получила свое имя. Суровое лицо Петру разгладилось, как всегда бывало, когда он смотрел на младшую дочь. Боярин махнул рукой и опять уселся в кресло. Вайорика подбежала, опустилась перед ним на колени.
— Не нужно неволить сестрицу, — ластясь, как котенок, проговорила она. — Если для нашего рода так важен этот брак, пусть маэстру Михай женится на мне.
Дарина стояла столбом, пытаясь уяснить только что произнесенное Вайорикой. Свобода? Сестренка решила избавить ее от нелюбимого? Но какой ценой?
— Ты еще слишком молода, колокольчик. — Рука Петру ласково погладила склоненную головку девушки. — Рано тебе о женихах думать.
— Батюшка, мне уже шестнадцать лет, — рассудительно ответила дочь. — Вы сами рассказывали, что наша покойная матушка вышла за вас в четырнадцать. И это не помешало…
Видимо, напоминать отцу о рано ушедшей от них матери было не лучшей идеей. Петру Мареш потемнел ликом, его густые рыжеватые брови плотно сошлись над переносицей.
— Дарина станет женой боярина Димитру, — словно заколачивая гвозди, раздельно проговорил отец. — Мое слово твердо.
Я поежилась, будто воочию представив себе грозного Дарининого отца, бессильную злость своей подруги, спокойную улыбку Вайорики…
— А сестре-то твоей зачем все это надо было? — осторожно спросила я. — Или ей самой приглянулся молодой боярин?
— Она хотела собой пожертвовать…
