Всегда пьяный прокурор, бывший когда-то дворником, постоянно обещал арестованному буржую, что прикажет его расстрелять, и угрожал во время судебного разбирательства револьвером, приставляя его ежеминутно к груди или ко лбу молодого инженера.

К счастью, рабочие и мастера с фабрики, на которой работал Петр, подали прошение, чтобы его освободили.

Спустя две недели Петр Болдырев вернулся домой и, загадочно улыбаясь, сказал родителям и брату шепотом:

— Насмотрелся я в «чека» на разные красивые вещи и прошел отличную школу…

О подробностях, однако, он рассказывать не хотел. Поводом были опасения перед постоянно подслушивавшими под дверями рабочими. Донос был очень вероятен, тем более что раньше на фоне ссор между квартирантами такие случаи уже были.

Во время прогулок по городу Петр рассказал отцу, что в этом высоком учреждении, где совершается большевистское правосудие, царят ужасные, невообразимые условия.

Людей расстреливали ежедневно без суда, совершались провокации, как во времена политической полиции, процветало взяточничество за освобождение из тюрьмы, арестованных били, издевались над ними так, как никому и не снилось даже в самые угрюмые времена царизма.

— Я считаю, что любой, кто попадет туда, должен сразу же заказать себе гроб и панихиду! — прошептал Петр с улыбкой. — Выйти из этого пристанища правосудия в целости и сохранности можно только по воле случая.

Они с ужасом смотрели друг на друга, обмениваясь многозначительными взглядами и шепча:

— Плохо! Все хуже!

Господин Болдырев среди многочисленных, больших и меньших неприятностей, проблем, обысков, тревоги и ежедневного опасения за семью и собственную жизнь, казалось, совершенно забыл о запоздалой любви, недавно так мощно державшей его в своей власти.

Идя однажды по Невскому проспекту, он вспомнил о прекрасной Тамаре.

Перейдя мост, он направился в сторону дома, в котором год назад снял для танцовщицы уютную квартирку.

Его удивило, когда после звонка в дверь ему открыла горничная, которую он знал еще с прежних времен. Новые законы запрещали пользоваться наемным трудом, а за их неисполнение были предусмотрены суровые наказания.

— Рискует Тамара… — подумал Болдырев и спросил горничную: — Дома ли госпожа?

Оборотливая девушка опустила глаза и, двусмысленно улыбаясь, приглушенным голосом ответила:

— Госпожа дома, но не может никого принять… К ней только что прибыл наш участковый комиссар, поэтому…

Болдырев не слушал дальше. Он все понял. До него долетали взрывы веселого смеха, соблазнительное щебетание Тамары, возбужденный мужской голос и даже, как ему казалось, отзвуки приглушенных звоном стекла поцелуев.

Он бросил взгляд на вешалку и улыбнулся. На ней висела кожаная американская куртка и такая же кепка с большим козырьком — любимая одежда новых комиссаров, сабля и папка — непременные символы коммунистической власти.

— Передайте, пожалуйста, госпоже, что я приходил, чтобы пожелать ей счастливой жизни, — сказал он, искренне улыбаясь. — К сожалению, не могу вам, барышня, дать никаких чаевых, потому что ничего не имею!

Он снова рассмеялся и вышел. Остановившись на первом этаже, он схватился за бока и начал смеяться, раскачиваясь и потирая руки. Его уже давно ничего так искренне не рассмешило. Стукнув несколько раз пальцем по лбу, он вышел на улицу.

Перед ним была долгая дорога пешком.

Такси были реквизированы с первых дней Октябрьской революции, дрожки и трамваи пока не курсировали, потому что извозчики, кондукторы и механики все еще дебатировали о новых условиях и произносили радикальные речи, поддерживая Совет народных комиссаров и его председателя товарища Ленина.

Среди бушующих политических споров уровень обеспечения продовольствием достиг половины фунта скверного хлеба ежедневно, а о водке — нечего было и мечтать, потому что за ее употребление сажали в тюрьму; впрочем, в сети подпольной торговли ее цена стала настолько высокой, что была доступна разве что советским бюрократам.

Уставший от долгой прогулки, Болдырев вернулся домой под вечер и, заметив озабоченное лицо жены и беспокойство в ее пытливых глазах, прижал супругу к себе, поцеловал в лоб и весело прошептал:

— Будь спокойна, Маша! Все очень хорошо… Все, что отравляло тебе жизнь и позорило меня, закончилось. Закончилось навсегда!..

Неделю спустя Болдырев с сыновьями получили повестку в комиссариат труда.

Какой-то рабочий в кожаной кепке, грозно глядя на них, спросил:

— Буржуи! Будете служить пролетариату? Нам нужны ваши знания, пока мы не обучим своих специалистов… Если не согласитесь, отберем у вас продовольственные карточки, потому что «кто не работает, тот не ест!» Ха-ха! Так наш Ленин сказал! Ну, что? Согласны? Помните, что в случае отказа вас встретят разные другие наказания, а у нас их для вас, врагов революции, много припасено!

Болдыревы обменялись многозначительными взглядами.

— Мы согласны на ваше предложение, — ответил за всех Петр. — Мы не являемся врагами революции…

— Знаю я вас, подлые псы! — воскликнул рабочий-комиссар. — Почти все вы занимаетесь саботажем и бойкотом пролетарской России. Не по вкусу вам социальная революция! Вам бы хотелось нас по-прежнему угнетать?!

Старый Болдырев не выдержал. Рассмеялся и спросил:

— Товарищ! Вы наверняка были на фабрике рабочим или мастером; это написано на ваших натруженных ладонях. Скажите мне искренне, честно: разговаривали ли с вами буржуи в фабричном управлении так, как сейчас это делаете вы?

Рабочий не ожидал такого вопроса и растерялся.

Однако спустя мгновение вернулся к своему прежнему, дерзкому поведению и угрожающе проворчал:

— Ну, зубы заговаривать вы умеете! Ясное дело!

Он выдал инженерам какие-то узенькие полоски бумаги с адресами фабрик, на которых они должны были работать с завтрашнего дня.

Началась работа на пролетариат.

Рабочие, за небольшим исключением, проводили время за пределами цехов.

Они совещались и упорно спорили о методах контроля над фабрикой, разрабатывали фантастические планы собственного управления предприятием, устанавливали часы работы, пели «Интернационал», ломая между делом машины, чтобы обменивать на провиант наиболее дорогостоящие части механизмов и находившиеся на складах материалы.

Протестовавшие против такой экономики и призывавшие к работе инженеры вскоре стали ненавистны рабочим, которые обвинили их в применении буржуазных методов организации труда.

К счастью, их делом занялся главный комиссар труда — человек интеллигентный; он распорядился, чтобы все явились к нему в управление, где выслушивал жалобы рабочих и объяснения Болдыревых.

Во время разбирательства раздались радостные приветствия и крики толпившихся в коридорах комиссариата людей.

— Да здравствует Ленин! Да здравствует революция!

В зал, где проходило разбирательство, вошел вождь пролетариата, а за ним ворвалась толпа рабочих. Переглянувшись с комиссаром труда, Ленин внимательно присмотрелся к спокойным, интеллигентным лицам инженеров и задержал свой острый взгляд на обвинявших их рабочих, которые