собрание?

Ленин встал перед ним со сжатыми кулаками и прошипел:

— Вы не можете освободиться от этих пережитков! Одни бьются лбами перед крестами и фигурами святых, другие — перед авторитетом людей и институтов! Мрак вокруг меня, слепота, рабское мышление!

Он размашисто сплюнул и внезапно успокоился. Потом даже улыбнулся и, беря товарища за руку, сказал:

— Доктор вылечись сам! Помни, что нет на земле бессмертных людей и бессмертных институтов… Все умирает, все упадает и обращается в прах. Ведь так же говорил и твой Иегова? Он был мудрым Богом, потому что для человеческого стада имел жесткую плеть!

Троцкий, задумавшийся и обеспокоенный, вышел.

Ленин остался один.

Он ходил по комнате и щелкал пальцами.

Наконец он открыл двери и крикнул:

— Товарища Халайнена ко мне! Немедленно!

Финн встал перед вождем и смотрел ему в глаза неподвижным, преданным взглядом.

— Товарищ! Бегите приведите ко мне Феликса Дзержинского. Пускай придет с теми, кому безгранично верит.

Халайнен выбежал, а Ленин принялся ходить по комнате, посвистывая и напевая какую-то песню.

Он был абсолютно спокоен и ни о чем уже не думал. Выпив стакан чая, он сел за стол и развернул газету. Через минуту он уже разгадывал задачу, которую нашел в разделе шахмат. Его лицо было радостным; по пухлым губам блуждала добрая улыбка и пряталась в редких, низко опадавших монгольских усах.

Часы на башне Смольного собора пробили полночь. После последнего удара в дверь его комнаты постучали.

— Можете войти! — крикнул веселым голосом Ленин и поднялся.

Вошел Дзержинский. Его лицо подрагивало, под воздействием судорог морщились веки; худые, узловатые пальцы хищно сгибались и выпрямлялись.

— Вызывали? — спросил он тихим пронизывающим голосом. — Я пришел и привел с собой надежных людей. Это Урицкий, Володарский и Петерс. Мы вместе занимаемся разведкой…

— Урицкий? — спросил Ленин и прищурил глаз.

Дзержинский скривил губы, выражая этим движением улыбку, и прошептал:

— Да! Это он спровоцировал расправу над офицерами и натравил моряков убить в госпитале больных министров, Шингарева и Кокошкина; по его же поручению матросы убили в Сочи бывшего царского премьера Ивана Горемыкина со всей семьей… Это — он!

Ленин пожал прибывшим товарищам руки.

Наконец тихо, почти угрожающе, спросил:

— Могу ли я быть с вами откровенен?

Они молча кивнули головами.

Тогда он быстро сказал:

— Садитесь и слушайте! То, о чем я скажу вам, должно пока остаться в секрете… Я предвижу, что вскоре вспыхнет гражданская война, такая настоящая, русская война, в которой не будет пощады для своих! Не знаю, поймете ли вы это, ведь вы не русские… но уверяю вас, что гражданская война будет такой, что никому и не снилось! Ха! Ха! Времена Пугачева и Дмитриев Самозванцев — это глупости, детские забавы!

Он долго смеялся, а потом продолжил:

— Для войны, даже гражданской, чтобы ее выиграть, необходима армия. У нас много штыков и держащих их в сильных ладонях мужиков; но у нас нет офицеров! У противников наших они будут. Товарищи, сделайте так, чтобы праздно болтающиеся без дела или скрывающиеся офицеры перешли на нашу сторону, не важно — по собственной воле или под воздействием… страха.

— А-а! — отозвался Дзержинский. — Наконец-то! Мы сможем сделать это, — будьте спокойны, Владимир Ильич! Мы будем их преследовать, морить страхом, голодом, тюрьмой, убийством непокорных и пойманных с оружием в руках! Револьвер в наших обвинениях вырастет до размеров самого большого орудия, перочинный ножик превратится в отравленный стилет! Мы организуем тайное контрреволюционное общество, в которое привлечем белых офицеров. Когда в наших сетях окажутся тысячи легковерных, мы проведем отбор. Лучших предадим вам, остальных… земле! Мы заставим подчиниться тех, кто будет нам нужен. Заставим! Для чего же они имеют матерей, сестер, жен, детей? Мы бросим их в камеры, в тюрьмы и будем держать там и мучить как заложников! Офицерам мы предоставим выбор — или верная служба в нашей армии, или придуманная нами с Петерсом согласно рецепту Великого Инквизитора мучительная смерть их семей!

— Да! Вижу, что вы, товарищ, меня поняли! — воскликнул, потирая руки, Ленин. — А теперь другие, не менее важные дела. Послушайте! Вы должны держать наготове людей для уничтожения Николая Кровавого и его семьи… нескольких надежных террористов… на всякий случай.

Все подняли головы, слушая спокойный, почти веселый голос Ленина.

— Значит, не будет суда над царем? — спросил Володарский. — Как поступила французская революция?

Ленин ответил не сразу.

Поколебавшись некоторое время, он твердо произнес:

— Публичный суд над царем превратился бы в опасную трагикомедию, потому что мы не знаем, как он поведет себя. Вдруг он найдет в себе силы произнести слова, которые увлекут народ? Или сможет умереть геройской смертью? Мы не можем создавать новых мучеников и святых! Но мы также не можем оставить его в живых, чтобы его не похитила немецкая или английская родня или контрреволюционеры, которые сделали бы из него с его семьей новые фетиши! Понятно?

— Понятно! — прошептали товарищи.

— Еще раз спрошу: могу ли я на вас рассчитывать и не опасаться, что секрет будет раскрыт? — спросил Ленин, осматривая острым взглядом лица сидевших перед ним людей. — Обещаю вам, что пролетариат не забудет о вашей услуге и верной защите его дела. Его благодарность может быть большей и более сильной, чем гнев из-за предательства революции. Его ладонь, тяжелая и безжалостная, сокрушающая врагов и предателей в момент раскрытия предательства, может одновременно щедро наградить, вознести к вершинам славы…

Они молча кивнули головами и сильнее сжали губы.

— Начинаете завтра! — добавил Ленин, вставая. — Мы не можем терять времени. Товарищи чертовски много болтали, а того, что важнее всего, не сделали! Теперь приходится спешить!

Он попрощался со всеми с доброй улыбкой на лице, а когда товарищи вышли, зажмурил глаза и подошел, лениво потягиваясь и громко зевая, к окну.

Над Смольным собором в бледных лучах луны возвышался позолоченный крест. Он блестел, словно был выкован из искрящегося алмаза.

Ленин рассмеялся и проворчал:

— Исчезни! Слишком большим бременем висишь ты над этой землей. Призываешь к мукам и покорности, а мы жаждем жизни и бунта!

Его взгляд упал на часы.

Время приближалось к часу ночи.

Внезапно перед ним возникло лицо Дзержинского.

Бледное, бесчувственное, с запавшими, холодными, косоватыми, наполовину скрытыми под дрожащими веками глазами, со страшно сжавшимися мускулами щек и спрятавшимися губами.

Оно тихо смеялось и издавало легкое шипение.

Ленин оглянулся вокруг и радостно усмехнулся:

Этот товарищ останется твердым, как стена!