В редакции было пусто. Девицы сидели в кафетерии и пили чай. Никто не работал. Начальства тоже не было. Если не считать меня. А меня уже можно не считать. Воздух искрил, наэлектризованный ожиданиями и страхами, это ощущалось физически, нагнеталось, как перед грозой, еще немного, и сдетонирует. Сломался принтер. Уловил импульсы и решил не работать, пока не выяснится, кто за это будет платить.

У меня не было плана. Никакого. Его не могло быть. Все, что требовалось от меня, я делала. Но бессмысленно сопротивляться, если большая сила играет живыми шахматами. Девочки держались вместе, чтобы было не так страшно. Мне оставалось сидеть и ждать. Гламурная королева, блин, я в любом случае под ударом.

Ночью я думала… Если Канторович, тогда все… Если останется Волкова, имеет смысл сопротивляться. Чисто автоматически, просто чтобы не сойти с ума. Я чувствовала себя пустой, мертвой, полой. Надо же, умерла, а действовать еще могу… У мужиков щетина растет после смерти. А что растет у женщин – отчаяние, жестокость, цинизм? Или ногти? Точно, ногти. Я достала лак и принялась красить ногти.

Пришла Вера и села рядом.

– Ты даешь! Железная! Наши все в истерике. Ты знаешь, что происходит? Продали?

– Пока не знаю. – Я аккуратно закрашивала мизинец.

– И что теперь будет? Островская ходит, отчет пишет для новых владельцев, на всякий случай. У Ани сидит в кабинете. – Я усмехнулась. – Может, тебе тоже подсуетиться?

– Нет. Не стоит.

– Может, ты и права…

Телефон визжал. Самая большая громкость. Мишка! Я схватила трубку, смазала лак, черт!

– Борисова, купили! – Я дернулась. Тюбик упал, и красный глянцевый лак лился на обложку. Буквы «Gl» исчезли, осталось только «oss».

– Сейчас Канторович к тебе едет. Только что с ним говорил. Борисова, ты поняла меня? Давай, обработай там его!

– Куда едет? – У меня затряслись руки.

– К тебе! В редакцию вашу. Все, сопли утри! Ты остаешься.

– Нет, Мишка, как раз я ухожу. Увольняюсь.

– Ты что, Борисова, свихнулась? Ты дурь свою оставь! Девушка на работе солдат, помнишь?!

– Нет, я больше не солдат, Миш. Я демобилизована.

Сумка, туфли из-под стола, что еще… Заявление!

Вошла Островская.

– Я тебя с утра жду. Значит, так, Алена, мы срочно делаем сентябрьский номер.

– Не рано ли? – спросила я ее.

– Ты о чем?

– О тебе.

– Не понимаю. Ты едешь сейчас к Насте, делаешь с ней интервью, надо ее морально поддержать.

– Зачем? Она пострадала?

– А ты разве не знаешь? Ее кто-то подставил, надо сейчас репутацию подправлять, – она была участлива и спокойна.

Удивительная девушка, стопроцентный глянец. Это высший пилотаж – ненавидеть, уничтожать и продолжать делать вид, что дружишь. Никогда мне этому не научиться.

– Она тебе подруга или сестра, я не помню?

– Не важно! – Островская не смутилась. – Я думаю, поскольку у вас хорошие отношения с Настей, ты сможешь остаться каким-нибудь редактором. Я понимаю, конечно, обидно… И мне тоже очень жаль. Сейчас приедет Александр Борисович, мы с ним будем обсуждать…

Сука, посмела еще приплести – мы с ним!

– Знаешь, Лия, я подумала тут… Ты никогда не будешь главным редактором.

– Почему это ты так уверена? – Островская побледнела, сжала кулаки.

– Потому что ты слишком этого хочешь. И это блокирует желания других. Место сопротивляется насилию. И люди тоже.

Островская дернулась, перекорежилась, ушла.

Если бы Волкова сделала меня издателем, Лия стала бы главным редактором. Больше некому. А она, дура, поторопилась, и теперь сядет Настя.

Вера зашептала:

– Ты не реагируй на нее. Непонятно, что сейчас будет. Настю, может, и не назначат. У нее все, рейтинг падает, скандал… Ты читала, что про нее газеты пишут? Что она пьяная тогда за рулем!.. Кто ее назначит? А Островская тебе не конкурентка!