читаешь цены в уличном меню, здесь – просто смотришь на парковку.
Ряженый самурай открыл передо мной огромные черные двери.
Спина, плечи, вытянуть шею, голову держать прямо – я волновалась больше, чем на Каннской лестнице.
Он сидел за деревянной ширмой, в самом дальнем углу.
– Алена… – Господи, какой загорелый! Он встал, взмахнул крыльями пиджака, я покачнулась и прижалась щекой к белому полотну рубашки.
– Как я соскучился… – шепнул он, как всегда, доверяя свои тайны моим волосам, но не уху.
Мы медленно разлепились.
– Я тут кое-что заказал уже, но, может быть, ты чего-то другого хочешь?
Чего еще мне хотеть? Он говорил, смеялся, рассказывал про схему, которую они придумали с Волковым, чтобы обойти канадцев, наливал мне чай, вылавливал из деревянной ладьи островочки суши.
– Я в следующий раз тебя с собой возьму. Тебе обязательно надо в Африку. Знаешь, там пингвины…
Есть не хотелось, я слушала и смотрела на него. На то, как он ест, как говорит, как ходит его кадык, натягивая загорелую кожу шеи, на длинные пальцы, умело дирижировавшие палочками. Что мне еще надо? Только понять – это надолго? Или навсегда? Но спрашивать об этом нельзя, нельзя. У меня был еще один вопрос – про Настю. Но я не могла, не смела его задавать. Какая разница, в конце концов, если он здесь и сейчас…
Я подняла голову. Над столом навис официант.
– Извините, я не хотел мешать, но тут вот… – он протянул мне газету. – Это вы?
– Что такое?! – спросили мы с Сашей в один голос и одновременно схватились за бумажный край. Он перетянул. Начал читать. Посерел. Господи, да что там?! Он поднял глаза на меня. Я хорошо знала этот взгляд. Стальное дуло уперлось мне в лоб.
– Это что, Алена? – Газета упала на стол и накрыла нашу лодку.
Я взялась за листок.
Газета называлась «СС». Большая, просто огромная фотография на первой полосе. Я и Голливудский гость. Я стояла вполоборота к объективу, и было видно, что рука Америки лежит на моей заднице. Ведерникова была отрезана, остался только край платья. Заголовок
– Можно ваш автограф? Для ресторана… – Я подняла голову. Проклятый официант все еще стоял здесь.
– Уйди! – Канторович смахнул его в сторону.
– Саша… это… – Я запнулась, я позорно краснела. Это было смертельно. Он молчал. Целился мне в голову. – Послушай, это не то, что ты подумал…
– Да?! – бабахнуло прямо над ухом. – А что я подумал?!
– Это неправда! Я не была там. Честно.
– Серьезно? Придумали все коллеги твои, проклятые бл…дские журналюги?
– Да… Ты же сам знаешь, как элементарно… это делается.
– Да, элементарно, и фотографию смонтировать, и пририсовать руку этого мудака к твоей… Ладно, давай остановимся на этом, – он уже искал глазами официанта.
Все, убита. Фотография, проклятая фотография! Так, секундочку… А не он ли любит сниматься в обнимку с Ведерниковой?
– Послушай! – Я схватила его за руку, когда он уже замахнулся на официанта. – Ты помнишь, ты говорил, что не надо верить прессе? Что это для тиражей истории придумываются… Я тебе поверила, помнишь? Хотя ты до сих пор ничего не объяснил мне про Ведерникову. Почему ты жил с ней… ну тогда, в Каннах. Я спросила, а ты промолчал. Точно такая же ситуация, но мне ты почему-то не веришь!
Пауза.
– И ты думаешь, что сейчас лучший момент предъявлять мне претензии?
Он говорил тем же тоном. Никто не заметил бы перемены, кроме меня. Но я знала, что победила!
– Значит, точно не виновата… – Он прищурился, обыскивая мое лицо, проверяя, ища тень моего преступления. Но ее уже там не было. Усмехнулся. Уф-ф, все, слава богу!
– Набрехали, значит, твои коллеги. Под-донки! – сказал он и воткнул с размаху палку в утлую лодчонку. Она пошатнулась, но устояла.
Я рассмеялась. Нас было уже не остановить, мы хохотали вместе, над дурацкой зеркальной композицией, над официантом, над собой, требовали счет, грозили подать в суд, если его не принесут немедленно, прямо сейчас! Я тихонько сложила газету и пристроила ее между стульями.
Когда мы вышли на гудящий и обветренный проспект, было уже темно.
– Слушай, я хотел на дачу. Но… не доедем… Давай сейчас на набережную ко мне…
Мы целовались на заднем сиденье. Его водитель не обернулся ни разу. Я тоже. Я знала, что моя машина
