– Ты говорила по телефону?
Она молчала.
– Этот номер знаешь? – я сунула ей распечатку звонков.
Она кивнула.
– Я вчера сидела весь вечер одна. Все ушли. Вы уехали, девчонки тоже. Пока мы с вами говорили, они убежали гулять. Я осталась одна в номере. И плакала. Я бабушке позвонила в Ростов… Хотела поразить ее, что из Лондона звоню. Мы совсем недолго говорили… Алена, а я автограф нашла! В вашей книжке есть автограф Аль-Файеда.
– Ладно, иди к девочкам.
Киндер, ну что с нее взять?
У подъезда уже стояли два наших такси, денег на которые после оплаты счета очевидно не хватало. Звонить Волковой неудобно. Летели мы не вместе. Аня собиралась послезавтра вылететь в Швейцарию, на том же самолете, который должен вернуться за ней из Москвы.
Оставался только Мишка.
Я поднялась на пятый этаж. Постучалась. Через две минуты на пороге возник Полозов, завернутый в полотенце, сонный, помятый и растерянный.
– Ты чего?
– Я улетаю.
– Когда?
– Прямо сейчас. Слушай, у меня сто фунтов не хватает, одолжишь?
– А чего?
– Дети по телефону поговорили. Сможешь мне дать?
– Да. Заходи. Я сейчас безопасен.
Я переступила порог. Мишка покопался в кармане брюк, достал деньги.
– Возьми двести.
– Не надо. Хватит ста.
– Возьми, пригодится, – он протянул мне бумажки.
– Спасибо. Ладно, я поехала.
– Ален… Хорошо, что ты зашла. Я сильно вчера нажрался, да? Хулиганил?
– Ладно. Забыто.
– Ты прости за вчерашнее. Простишь?
– Уже простила.
Полозов нагнулся и поцеловал мне руку. Я смотрела на его макушку, начавшую уже редеть, на голые худые ноги, спину с красными вмятинками от скомканной одежды, на которой он спал, и чувствовала теплоту и жалость. Бедный Мишка, бедная я. Бедные все.
– Кстати, Абрамович летит на Луну. Ты в курсе?
– Ты говорил уже.
– Правда? Первый русский космический турист будет. За 150 миллионов фунтов, в переводе на английский. Ты, Борисова, хочешь на Луну?
– Не знаю. Не думала никогда.
– А я хочу. Я во Дворце пионеров в космическом кружке тренировался. На центрифуге крутился до тошноты. Я с детства космонавтом быть хотел.
Серебристый овал, похожий на елочную игрушку, был хорошо виден любому, кто стоял сейчас на берегу Темзы. Мы уже набрали высоту, можно, наконец, отстегнуть страховочные ремни и расслабиться. Над хромированным стальным столом висел закупоренный пластиковый контейнер с сидром, в котором плавали свежие фрукты. А почему не курага и чернослив, которые всегда так любил Александр Борисович?
Я посмотрела в иллюминатор – под нами проплывали коричневые сморщенные, хорошо пропеченные горы, тонкие, сверкающие на солнце ниточки рек, похожие на цепочки с алмазной гранью, неряшливо брошенные хозяйкой на траву. Или на то зеленое плюшевое платье, которое Настя забыла повесить в шкаф.
Я почувствовала, как меня вдавило в кресло и подбросило вверх – за стеклом уже ничего не было видно, только мутный лондонский туман, чай, разбавленный молоком, гордость британской империи.
– Как думаешь, если мы откроем шампанское, это будет кощунством?
– Почему кощунством?
– Потому что траур в стране, а мы развлекаемся.
– Разве можно пить с утра, если мы еще не завершили дневную программу? Кстати, а где Саша Канторович?
– Я его уволил. Мы теперь с ним будем бизнес делить.
– Как Прохоров с Потаниным?
