– Мам... Давай завтра обо всем поговорим, хорошо?

Глянул исподлобья, медленно потянул вниз молнию на куртке. Ее же это «завтра» еще больше раззадорило, задохнулась от возбуждения:

– Да какое там завтра! Нет уж, мы с тобой сейчас поговорим, и ты мне все расскажешь, все объяснишь как миленький! Раздевайся быстрее, идем на кухню! И не шуми, Лена спит!

– Я и не шумлю, это ты шумишь... – пробурчал недовольно, садясь на кухонный диван. Потянувшись к вазочке, вложил в большую ладонь сушку, сжал изо всех сил. И долго смотрел на мелкие осколки-сухарики, будто удивляясь, откуда они попали в его ладонь. Она молчала, смотрела ему в лицо. Ждала.

– Мам, прости... Понимаешь, я как лучше хотел. Подумал вдруг: а не слабо, если эта Эльза в меня возьмет и влюбится? И само собой, пошлет отца куда подальше... Не мог я больше смотреть, как ты... Ну, сама понимаешь...

– О боже, Максим... Да ты хоть немного отдаешь себе отчет в том, что натворил? Ты вообще думаешь, кого... Я повторяю – кого! – ты определил себе в соперники? Причем намеренно определил? Он же тебе родной человек, он тебя с десяти лет как родного сына воспитывал! Получается, воспитал на свою голову, да?

– А чего ты его защищаешь? Он же... Он же предал тебя, мам! Он всех нас предал! И Ленку, и Сонечку, и меня!

– Нет, Максим, никого он не предавал. Он... просто влюбился, как бы это сказать... непреднамеренно. Накрыло его с головой, очень сильно накрыло, так бывает, редко, но бывает... Ведь мы же с тобой уже говорили об этом, и ты мне обещал!

– Да что я тебе обещал, мам?

– Ну, я не знаю... Молчать обещал, терпеть...

– А если я не могу терпеть? Я же вижу, как ты измучилась вся! А он... Он вообще на твои мучения плюет, мам... Как будто ничего не замечает...

– Да, он и впрямь сейчас ничего не замечает. Он ослеп, оглох, он все прежние ориентиры потерял. И поверь, что ему сейчас в тысячу раз хуже, чем нам всем, вместе взятым. Он сейчас сам себе не принадлежит, а это довольно страшная штука, когда человек сам себе не принадлежит... Нельзя в такого человека камнями кидать, понимаешь? Тем более в родного человека...

– Да, мам, наверное, ты права. Ты у нас, выходит, святая, а я последней сволочью оказался, плохим сыном, неблагодарным пасынком...

– Не юродствуй, сынок, не надо.

– Да я не юродствую! Наоборот... Я только теперь понимаю, как здорово накосячил... Но дело уже сделано, все равно обратно уже ничего не повернешь. Все, поезд ушел, мама.

– То есть ты хочешь сказать... Эта Эльза в тебя влюбилась, что ли? Ты так хорошо расстарался сыграть роль соблазнителя, что она в тебя влюбилась?

– Ну, в общем...

– А тебе не кажется, что это подло, Максим? Я уж не говорю про Влада... Но и по отношению к девушке – подло?

– Ой, мам... Давай вот без этого, с девушкой я уж сам как-нибудь разберусь, ладно? Да и нелепо, если честно, от тебя это слышать... Перебор альтруизма, мам, всегда самоуничижением попахивает. Тем более я для тебя старался.

– Спасибо, сынок. Не знала, что когда-нибудь так буду огорчена твоими стараниями. И за перебор альтруизма тоже спасибо.

– Прости, мам, но я правда как лучше хотел...

– А как же Маша, Максим? Ты не забыл, что у тебя девушка Маша есть? Выходит, ее ты своими благими намерениями тоже обманывал?

– Да при чем здесь Маша...

– Здрасьте, причем! Она же любит тебя, верит, переживает... А ты ей врешь, что должен вечерами у постели больной матери время проводить!

– А что я ей должен был сказать? Прости, мне тут с Эльзой погулять надо? Ой, не нужно, мам, я и так уже во всем этом запутался...

– Хм... А чего тебе путаться? – холодно усмехнулась она, глядя в темное окно. – Теперь, значит, Эльзу бросай, раз дело сделано, да к Маше благополучно возвращайся...

– Мам, я сам разберусь, кого мне бросать, а кого не бросать, – так же холодно, в тон ей, ответил Максим.

– Ну, ну... Что ж это за Эльза такая, прямо роковуха необъяснимая, на ходу веревки из моих мужчин вьет... Ну вот скажи, что в ней такого особенного, а, сынок?

– Да ничего в ней такого... Ладно, мам, замяли тему, не буду я ее обсуждать... в таком ключе. Никакая она не роковуха, вполне нормальная девчонка.

– Да где уж, нормальная! – вяло махнула она рукой, слегка обидевшись. – И вовсе не собираюсь я ее обсуждать... Ни в хорошем ключе, ни в плохом...

– Ну, вот и договорились. А за отца ты не переживай, мам. Перемелется, мука будет... Нет, я правда не хотел ему ничего плохого... Просто получилось так. Я завтра поговорю с ним, повинюсь... Да все хорошо будет, не переживай!

– Ой, не знаю, сынок, не знаю... Ладно, иди спать, тебе же завтра вставать рано...

Максим будто только и ждал этого – с удовольствием вскочил с диванчика, потянулся прощальным поцелуем к ее щеке. И вдруг замер на полпути, прислушиваясь. Из коридора и впрямь донесся легчайший шорох, скрипнула дверь в Ленкину комнату...

Они переглянулись в испуге – подслушивала?!

А утром она проснулась больной. Подумалось поначалу, опять не хочет ее выпускать из объятий та самая тяжкая дрема, что случилась вчерашним утром, и, лишь открыв глаза, поняла – не только в дремотной тяжести дело. Глаза не хотели смотреть на мир совсем, будто в них горячего песку насыпали. Встала с кровати, содрогнулась от пробежавшего по телу болезненного озноба, с трудом натянула халат, превозмогая огромное желание снова нырнуть под спасительное тепло одеяла. Даже застонала тихо, чтобы легче было превозмогать. И локти к бокам прижала, и сжатыми в кулаки ладонями потрясла – не помогло... Тело снова зашлось лихорадкой, и подумалось вдруг – да и надо ли? Может она, в конце концов, позволить себе слабинку – поваляться один денек в постели, если доведенный до отчаяния организм того требует? Тем более никаких звуков за дверьми спальни не слышно, значит, Ленка с Максимом не стали ее будить, по своим делам разбежались. И Сонечку в садик мама сама отведет. А часы показывают половину девятого! Это значит, и впрямь особо превозмогать себя смысла нет – на работу все равно опоздала...

Скинула халат, нырнула с головой под одеяло, потряслась там немного, отдаваясь приступу мелкой знобкой лихорадки. Потом вынырнула, озабоченно пошарила ладонью по прикроватной тумбочке, отыскивая телефон.

– Павел Степанович, доброе утро... – проскрипела в трубку в изнеможении. – Извините, я тут приболела немного, сегодня не смогу на работу прийти... – И, спохватившись, добавила торопливо: – То есть не я, а мы... Мы с Владом оба заболели, извините...

– Ну что ж, оно и понятно, что оба... – сочувствующе вздохнул на том конце провода Павел Степанович. – Муж да жена одна сатана... Врача из поликлиники хоть вызвали?

– Да нет... Я думаю, мы без врача обойдемся. Тем более у меня явных признаков простуды нет... Ой, то есть у нас нет. У меня температура поднялась, а у Влада... У него, по-моему, давление подскочило... Мы денек отлежимся, Павел Степанович, а завтра на работу придем.

– Ну что ж, отлеживайтесь. А ты липового цвету себе завари – как рукой лихорадку снимет. Меня жена всегда в таких случаях липовым цветом отпаивает.

– Хорошо, Павел Степанович, заварю. Спасибо.

– Ну, до завтра, Елизавета. Смотри, обещала... Муж твой пусть болеет, сколько ему понадобится, а ты уж давай не подведи. Сама знаешь – я без тебя как без рук.

– Да, Павел Степанович. Обещаю. Завтра как штык приду вовремя.

Положила трубку, сунулась было головой в теплое логово подушки, но потом снова потянулась к