бутылки; кажется, мы выпили все спиртное, что нашлось в доме. Зевнув, я поплелась на кухню — разгребать авгиевы конюшни. Там меня поджидало потрясение, и не одно, а целых три.

Потрясение первое: вместо кухни я вошла в сушильный шкаф.

Потрясение второе: я, видимо, крепко перебрала, поскольку начисто забыла, что у нас есть сушильный шкаф.

Потрясение третье: в сушильном шкафу целовались Алекс и Фран.

Пошатнувшись, я отступила и ухватилась за стенку. Алекс меня не видел, а вот Фран заметила. Ее темные глаза расширились от ужаса, и она пихнула Алекса в плечо.

— Ну чего? — протянул он недовольно.

Фран указала на меня, и Алекс обернулся.

Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я стояла в оцепенении: казалось, на меня обрушился ледяной водопад, от которого свело горло, замерло сердце, окаменел желудок. Я отступила еще на шаг. Надо было что-нибудь сказать, но я не могла сообразить, что именно. Все, на что меня хватило, — это таращиться, как персонаж из старого мультика про то, как муж пришел домой, открыл шкаф и обнаружил там любовника жены. Оказывается, в этом нет ничего смешного.

Наконец у меня вырвался писк, совершенно не похожий на мой нормальный голос:

— Вон!

Алекс вывалился из шкафа, трезвея буквально на глазах.

— Да, Фран, пожалуй, тебе лучше уйти. Мелани… — Раскинув руки, он двинулся ко мне. — Мелани, что я могу сказать? Я… поверить не могу… раньше никогда… выпил много…

Я была не в силах слушать его.

— Вон! — закричала я снова. — Убирайтесь! Оба! Проваливайте! Пошли вон!

Развернувшись, я бросилась в свою комнату и повалилась на кровать. Хотелось плакать, плакать, плакать — пока не сморит сон… Или же обдумать все как следует, но с этим были проблемы — выпитое вино и шок дали знать о себе, поэтому я просто отрубилась.

Проснулась я часов в пять утра, дрожа от холода. Я лежала на кровати и — как машинально отметила — на двух пальто. Воспоминания о случившемся накрыли меня, точно темное облако. Я забралась под одеяло в надежде согреться, но сообразила, что хоть и стучу зубами, холод тут ни при чем. Попробовала обдумать случившееся — и поняла, что не хочу, не хочу, не хочу. Все, что лезло мне в голову, — это как они исчезли… Наверное, смеялись надо мной до упаду. Одно маленькое утешение: хотя бы без пальто их спровадила. И тут я заплакала. И не могла остановиться.

Я проплакала весь день.

Я плакала, не подпуская Линду к грязной посуде. Куски подгоревшей лазаньи прилипли к потолку. Не рыдай я так самозабвенно, наверное, посмеялась бы. Я плакала, вытряхивая пепельницы; плакала, убирая пустые бутылки. Попыталась представить, что разбитые бутылки — это осколки их черепов, но не помогло. Я заливалась слезами при каждом звонке, Линде пришлось подходить к телефону и принимать благодарственные сообщения — ясное дело, не от Фран. Я плакала, думая о свадьбе, о квартире, которой мы с Алексом мечтали обзавестись. Плакала, думая о гостиничном номере, заказанном на следующую неделю. Плакала, когда сообразила, что должна убраться из квартиры, а деваться мне теперь некуда. И еще я оплакивала все те долбаные деньги, которые ушли на то, чтобы Алекс смог как следует надраться и запасть на мою лучшую подругу.

Алекс появился около полудня. Ублюдок, даже провести ночь у меня под дверью не мог. Я пригрозила, что вызову полицию, если он сейчас же не прекратит обрывать звонок.

— Хоть пальто отдай, — жалобно крикнул он.

— Я его сожгла.

— Пожалуйста, Мел. Пожалуйста.

— Проваливай к Фран. Уверена, она тебя согреет.

— Ну давай поговорим…

Я ушла на кухню, не обращая внимания на его завывания. Стадия, когда я могла кричать на Алекса, была не так уж и плоха. Худшая стадия ждала меня впереди: когда кричать будет не на кого.

Алекс проторчал под дверью четыре часа. На нем были две теплые регбистские рубахи, но вот фляжку он с собой не захватил.

Наконец, убедившись, что я не намерена открывать, Алекс засобирался уходить.

— Я пошел! — закричал он так, что я услышала даже на кухне.

— А мне какое дело? — заорала я в ответ.

— Раз ты не хочешь, чтобы мы обсудили это как два взрослых человека…

— Ты лапаешь подругу бывшую подругу — своей девушки в сушильном шкафу — и еще будешь из себя взрослого корчить?

— По крайней мере выслушай меня!

— Нечего тут слушать. Предлагаешь мне жить вместе, а двое суток спустя кидаешься на другую. Вот и вся твоя песня. Смени пластинку, Алекс.

Я вышла в коридор. Из-за двери донесся тяжкий вздох.

— Ну да, я напился, но ведь это не помешает нам оставаться вместе, правда?

— Наоборот. Полагаю, Европейский суд по правам человека решит, что помешает.

— Ради бога, Мелани, ты что, ничего не понимаешь? То, как я себя веду… Это моя реакция на важное решение, которое мы приняли. Это свидетельствует о том, как глубоко я тебя люблю… и как сильно я боюсь… мне ведь многим придется пожертвовать. Это было под влиянием момента… клянусь, что ничего подобного никогда не повторится!

— Повторится! — заорала я. — Только не со мной! А теперь отвали!

— Позвони мне, — сказал он тихо, придвинувшись к щели почтового ящика. — Позвони, когда отойдешь. Твоя реакция свидетельствует о том, что ты испугана точно так же, как и я.

Я прихлопнула его пальцы крышкой почтового ящика. Алекс взвыл, и мне сразу стало легче. Он еще немного помешкал — и ушел.

Я вернулась к себе в комнату. Несмотря на всю браваду, я чувствовала себя совершенно опустошенной. На улице зарядил дождь и смыл весь снег — погода была как раз под стать моему настроению.

Что теперь? Я понятия не имела, что теперь. Ни одной дельной мысли в голове. Поговорить бы с кем-нибудь, но беда в том, что говорить мне как раз ни с кем не хотелось. Нужно было как-то отвлечься, но любое отвлечение повлекло бы за собой образы счастливых людей, ведущих счастливую жизнь, — но я-то ее не вела! Нет, нет, нет. Снова одинока. Одинокая в декабре. По крайней мере, не придется тратиться на рождественский подарок. Впрочем, Алекс все равно считал, что это буржуазно. Болван. Я легла, сокрушаясь, что у меня нет плюшевого мишки, — было бы кого прижать к сердцу в трудную минуту. А может, позвонить «Самаритянам»? Хотя я еще не дошла до того, чтобы кромсать себе вены. Кажется, «Самаритяне» все-таки для тех, кому уже совсем плохо. Но мне его очень не хватало. Или нет? Или да. Нет, да, нет, да… — эти два слова мантрой вертелись у меня в голове. Я снова всхлипнула, но плакать было уже нечем, так что всхлипом дело и завершилось. Наконец, покачиваясь взад-вперед, я убаюкала себя и заснула. Вот такие получились выходные.

Поскольку спать я легла очень рано, то утром встала вовремя. Из двух вариантов — проплакать весь день, не вылезая из постели, или отправиться на работу — я выбрала последний. Крупные слезы бежали по щекам, пока я натягивала колготки. Из зеркала на меня глянула распухшая рожа — такие показывают в роликах о вреде героина. Мерзость.

Порог конторы я переступала в полной уверенности, что все сейчас на колени попадают от сострадания к трагедии, написанной у меня на лице, но эти сволочи вели себя как обычно.

— Что, старушка, еще пара крутых деньков? Выглядишь как шлюхина задница, — загоготал Стив,